Они шагали обратной дорогой по вновь вынырнувшей откуда-то
тропинке, плечо в плечо, страх окончательно улегся, уснул, и Бестужев вновь
подумал, как она красива. Слишком хорошо помнил прильнувшее к нему тело, чтобы
остаться равнодушным. И постарался напомнить себе, что эта своенравная и
манящая таежная красавица всю свою сознательную жизнь прожила на свете без
ротмистра Бестужева, а значит, логически рассуждая, проживет без оного и далее.
Вот только логику хотелось послать ко всем чертям…
– Ну что? – спросила она неожиданно. –
Теперь, после благополучного завершения столь смелого предприятия, можем и на
призрака в зимовье поохотиться?
– Вы серьезно?
– Конечно, – сказала Таня, удержав его за рукав,
когда он хотел пройти мимо ответвлявшейся к зимовью тропиночки. – Многие
говорят, что там тоже обитает призрак, видение лишившего себя жизни от
несчастной любви охотника…
Чересчур уж явственный испуг звучал в ее голосе, чересчур уж
крепко она держала Бестужева за рукав, чересчур уж театральные нотки в голосе
прорезались… Он подозревал, что это неспроста. И решил: если она замешкается,
пропустит его в дверь, следовательно…
И точно! Таня остановилась, стараясь, чтобы это выглядело
естественно. Изо всех сил пытаясь говорить равнодушно, тихо предложила:
– Идите вперед, вы как-никак мужчина, а мне страшно…
Подметив краем глаза не страх, а откровенное, коварное
любопытство на ее личике, Бестужев более не сомневался. Он широкими шагами
приблизился к избушке, взошел на низенькое крыльцо, ухватил ручку из круглого,
хорошо ошкуренного куска дерева, зажал ее в кулаке, рванул дверь на себя…
В глубине единственной комнаты, отделенной крохотными
сенями, снизу вверх, от пола к потолку рванулось что-то белое, колышущееся,
просторное, но этот рывок был очень уж неживым, механическим, нестрашным…
– Татьяна Константиновна! – громко сказал он, не
оборачиваясь. – Надеюсь, на этого призрака вы не новую простыню извели,
старенькую взяли?
Теперь он прекрасно мог рассмотреть, что простыня была
прикреплена верхним краем к тонкой палке, а от нее тянулась бечевка – через
крюк в потолке, к двери.
– Вы о чем это? – подчеркнуто равнодушно
поинтересовалась Таня. – Представления не имею, что вам в голову пришло…
– У великого драматурга Шекспира есть замечательные строки, –
сообщил Бестужев, подергивая дверь вперед-назад и заставляя этим действием
«призрака» колыхаться в такт. – О женщины, вам имя – вероломство…
– Ну что же вы тревожите великие тени? – Таня
прошла мимо него в избушку. – И никакое не вероломство, а всего лишь
невинный розыгрыш, пусть даже нынче и не первое апреля…
Она повозилась в глубине, у печки, пошуршала чем-то,
чиркнула спичкой. Зажглась высокая, целая свеча в широком латунном поставце, по
стенам колыхнулись тени, и пламя успокоилось, вытянулось ровным лепестком.
– Отвяжите бечевку, – распорядилась она. –
Это уже неинтересно.
Бестужев распутал узел. Теперь он мог рассмотреть, что
небольшая горничка содержится в идеальном порядке – широкая лежанка, свернутая
рулоном постель, замотанная в цветастое покрывало, аккуратно сколоченный стол и
такие же лавки, шкапчик на стене.
– Садитесь, – сказала Таня, сбрасывая на нары
кожаный шабур. – В ногах правды нет… – Перехватила его взгляд,
окинула себя быстрым взглядом. – Я вас смущаю? – и, ничуть не выглядя
смущенной, одернула черную расшитую косоворотку.
– Мне ваш наряд просто кажется чуточку
непривычным, – сказал Бестужев чистую правду.
– А как же питерские дамы при занятиях спортом? Я бы
еще нелепее выглядела посреди тайги в модном платье из французского журнала…
Знаете, а вы ничуть не похожи на жандарма. Все, кого я здесь знаю, –
этакие осанистые, в годах, при некотором, пардон, пузе, усы врастопыр…
Бестужев невольно потрогал верхнюю губу. Нельзя же было ей
рассказывать, что немцу Лямпе усов не полагалось, немцы обычно бреются чисто,
как актеры, вот и пришлось пожертвовать…
– Мы, знаете ли, всякие бываем, – сказал Бестужев.
– Но ведь это очень опасно – быть жандармом? В газетах
только и пишут – бомбу бросили, обойму из браунинга выпустили… Правда, я
слышала, есть еще и заграничные командировки. Это, наверное, очень весело и
спокойно: рестораны, дамы, свидания с агентами при поднятых воротниках…
– Вы совершенно правы, – кивнул Бестужев. –
Заграничные командировки – вещь веселая и спокойная…
И вспомнил свою – когда висел на поручнях «Джона Грейтона»
над серой неприветливой водой, носки ботинок скользили по ржавому борту, ища
опору, а Жилинский, не сводя с него бешеного взгляда, вслепую совал патроны в
револьвер, и решали секунды, удача…
Таня сидела напротив и смотрела на него с непонятным
выражением на лице, оперев подбородок на переплетенные пальцы.
– С простыней я вас, конечно, разыграла, – сказала
она. – Но ведь шаманкина могила – это взаправду… Вячеслав Яковлевич не
первый год по тайге ходит, а бежал оттуда сломя голову, о чем сам не постыдился
рассказывать…
– О н а, часом, сюда не заявится? – спросил
Бестужев шутливо.
– Как же она сюда заявится, если тут икона
висит? – серьезно ответила Таня. – Видите, в углу? Городской офицер,
а таких вещей не понимаете…
Что-то с ними происходило. Бестужев совершенно точно знал –
если эта пустая болтовня затянется, возникнет тягостная неловкость, начнет
крепнуть… Он встал, выглянул в окошко. В серебряном лунном свете сосны уже не
казались прибежищем живых загадочных теней, мохнатых сумбурчиков.
За спиной решительно простучали каблуки сапог.
– Знаете, а я загадала, – сказала Таня совсем
близко. – Если вы отшатнетесь при виде моего «призрака», выйдет одно, а
если нет – совершенно даже другое. Вы не отшатнулись.
– И что теперь? – спросил Бестужев, медленно
оборачиваясь.
– Тебе непременно объяснить? – спросила Таня,
глядя ему в глаза совершенно спокойно. – Экий ты, право…
Подняла руки – широкие рукава косоворотки сползли к плечам –
и властно закинула ему на шею, переплела пальцы на затылке, притянула голову.
Ну, а уж в такой-то жизненной ситуации ни один нормальный
мужчина не мог уподобляться незадачливому библейскому персонажу, в особенности
если сам этого хочешь больше жизни. Все происходило как бы само собой,
естественно, как радуга или дождь: объятия становились все крепче, поцелуи все
более сумасшедшими, кто кого увлек к лежанке, и не понять, цветастое покрывало
будто без малейшего человеческого участия вспорхнуло и вмиг развернулось,
открывая постель, одежда куда-то исчезала с глаз, а ненужная стыдливость
исчезла еще раньше. Поначалу Бестужев был скован по вполне понятным причинам,
но очень быстро оказалось, что трепетная невинность его не ждет, что его умело
и непреклонно привлекла к себе очаровательная молодая женщина, точно знающая,
что может ему дать, что может от него получить. Тогда он отбросил все
предосторожности, хотя рассудочная частичка сознания не уставала ныть, что все
это – сущее безумие, ну да кто ж ее слушал в этом месте и в такую ночь?
