Он не думал, что еще способен терять голову, а оказалось –
потерял. Дыхание смешивалось, неосторожные стоны пьянили, обнаженные тела
ощущались единым целым – стать ближе друг другу было просто невозможно, весь
мир состоял из лунного света, невероятного наслаждения и бессмысленного шепота,
и это сладкое безумие продолжалось вечность, пока он, опустошенный и
счастливый, не замер, уткнувшись щекой в ее плечо.
– Ты не умер, часом? – защекотал ему ухо дразнящий
шепот. – Даже страшно сделалось…
Не шевелясь, он улыбнулся в потолок, ничего не ответив.
Давно уже не было так хорошо и покойно на душе.
– Совершенно никакого раскаяния, – грустно сказала
Таня. – Одна циничная улыбка. Совратили беззащитную барышню, господин
офицер, а теперь изволите цинично ухмыляться?
– Ага, – сказал он счастливо, легонько притянул ее
голову на плечо. – А еще я вскорости начну сатанински хохотать, как и
положено по роли роковым соблазнителям… Танюша, а ты, коли уж пошли театральные
штампы, должна рыдать горючими слезами над погубленной жизнью…
– Еще чего, – фыркнула Таня, погладив его
плечо. – Зачем, прости, рыдать, если можно взять пистолет и всадить пулю?
– Логично… – покрутил он головой. – Я…
Она легонько вздохнула:
– Ну вот, сейчас, чувствую, начнется: милая,
единственная, люблю пуще жизни и петушков на палочке… Алеша, я тебя прошу, не
надо, милый, ты чудесный человек, полный ротмистр, загадочный жандарм, мне с
тобой хорошо невероятно, только, я тебя умоляю, не нужно мне ни в чем
признаваться. Ты меня и не знаешь ничуть, – она наклонилась над ним и,
осыпав пушистыми золотыми прядями, заглянула в глаза. – Хочешь, скажу, про
что жаждешь спросить, да деликатности не хватает?
– Не надо.
– Как прикажете, ваше благородие… – она нагнулась
и мимолетно поцеловала в губы. – Я тебе одно скажу: твоих предшественников
было все же не столь много, чтобы тебе по этому поводу впадать в черное уныние.
Не будешь?
– Не буду, – сказал он серьезно. – Жизнь –
вещь сложная, коли она настоящая, а не в театре. Жила без меня, как
складывалось, и дальше проживешь…
– Ну что ты загрустил? Ничего еще не решено… –
сказала Таня с непонятной интонацией, подавшей ему бешеные надежды. – Ох,
мы все же порядочные греховодники, Алеша. Без прогулок, без долгих ухаживаний…
– Я тебе ни в чем не буду признаваться, – сказал
он покорно. – Но покой потерял с тех пор, как ты меня чуть не растоптала…
– У тебя был тогда такой вид, словно ты шел и сочинял
стихи. Честное слово.
– Вот уж не грешен. Совсем над другим думал. Наша
служба и стихи… как-то не вяжется. – Не рассказывать же ей о Семене,
питавшем слабость к сочинению бездарных и искренних виршей о тяжкой доле и
почетной службе охраны? – Хотя… Был у меня однажды случай, когда стихи
пришлось слушать всю ночь, причем, ты не поверишь, как раз на службе. Этой
весной. Привели ко мне по подозрению в контактах с революционерами одного
странного молодого человека, быстро стало ясно, что молодой человек – не от
мира сего, абсолютно вышиблен из реальности… так он мне чуть ли не до утра без
всякой просьбы с моей стороны и без малейшего стеснения читал собственные
вирши. Ну, хотелось ему так. И как-то так заворожил, что я его старательно
слушал, будто так и следует. Ничего почти не запомнил, вот только насчет
прошлых веков…
И нет рассказчика для жен
В порочных длинных платьях,
Что проводили дни, как сон,
В пленительных занятьях:
Лепили воск, мотали шелк,
Учили попугаев
И в спальню, видя в этом толк,
Пускали негодяев…
Звали Осипом, а вот фамилия вылетела из головы – то ли
Мандель, то ли Мандиштам…
– Неплохо, – сказала Таня. – А мне вот один
инженер специально посвящал целое четверостишие:
Я встретил красавицу. Россыпь хрустела.
Брусника меж кедров цвела.
Она ничего от меня не хотела,
Но самой желанной была…
– Господин ротмистр! – прыснула она. – Прошу
вас столь ревниво и грозно не фыркать! С его стороны это было чисто платонически,
а с моей – вообще никак. Насмешливо и без капли женского интереса. Это ты вдруг
взял, да и свалился, как снег на голову. У тебя тогда, в Шантарске, лицо было
столь несчастное и суровое, что мне это показалось необычным…
– Несчастное?!
– Но и суровое тоже, – улыбнулась Таня. – И в
чем-то загадочное. Как потом оказалось, женская интуиция не подвела, ты у меня
и в самом деле оказался тем самым незнакомцем из романов, что проходят в тени
колоннады, пряча лицо под краем черного плаща… Алеша, а ты правда не женат?
– Вдовец.
– В твои-то годы? Ой, прости, если я что-то…
– Нет, пустяки, – сказал он честно. – Там все
сложилось так, что и грустить не о чем, хотя, конечно… Смерть есть смерть.
– А ты скоро уедешь?
– Наверное, завтра… или, получается, уже сегодня. Но мы
ведь можем встретиться в Шантарске? Или ты меня там не захочешь узнавать?
– Глупости какие, – энергично сказала Таня. –
Не такая уж я дрянь. Как только выдастся момент, обязательно пришлю к тебе кого
удастся, так и напишу: «господин полный ротмистр, вас знают по-прежнему…»
– Побожись.
– Грех, – возразила она серьезно. Гибко
соскользнула с лежанки и встала в косой широкой полосе слабеющего лунного
света, нагая, с разлетевшимися волосами. – Но обещать – обещаю, –
сказала Таня нараспев. – Ротмистр, а вы не боитесь, что я сейчас
превращусь во что-нибудь этакое? По Шекспиру? – Она вытянула к нему руки и
произнесла глухим голосом: – А если я и есть – шаманка из колоды? И сейчас
обернусь чем-то жутким?
– А пускай, – с отчаянной лихостью сказал
Бестужев, глядя на нее с радостью, с болью. – Теперь мне и помирать не
жалко, так что можете превращаться, госпожа шаманка… но должен вам честно
сказать, что о прежнем вашем облике, очаровательном и нежном, я буду сожалеть
сколько успею, прежде чем вы из меня всю кровь выпьете…
– Правда? – спросила она тихо. – Будете
сожалеть?
– Сколько успею. Сколько вы мне оставите жизни.
– Ну, в таком случае не буду я ни во что
превращаться, – сказала она решительно. – Коли нынешний облик признан
очаровательным и нежным…
Бесшумно скользнула к лежанке, грациозно оперевшись на
локоть, наклонилась над ним и бросилась в объятия. Все повторилось – нежно и
бешено, наполняя радостью и тоской, потому что ее покорность ничего еще не
значила и ничего не обещала, сейчас она была не просто рядом – единым целым, но
совсем скоро должна выйти из зимовья, и как повернется дальнейшая жизнь,
предугадать нельзя, ничего еще не решено, в этом мире разбито столько сердец, в
том числе и офицерских, что осколки еще одного никого не удивят и ничего не
решат…
