Возвращались засветло, держась за руки и временами улыбчиво
переглядываясь, с лукавством людей, объединенных общей тайной. Прощальный
поцелуй на мостике – и она ушла окольной тропинкой и, выражаясь высоким
поэтическим штилем, унесла с собой сердце ротмистра Бестужева. Он смотрел ей
вслед, пока не потерял из виду, а потом, вздохнув, направился в поселок другой
тропой. Солнце еще не встало над лесом, но было совершенно светло, неуловимая
рассветная игра тени и света придавала всему окружающему необычайно чистый и
свежий вид, словно земля и небеса были только что сотворены.
Потом он с крайним неудовольствием распознал стоявшую прямо
посреди улицы фигуру – Лука Лукич Гнездаков, здешний Малюта при здешнем
государе, торчал на пути с таким видом, словно и поднялся-то в такую рань
исключительно ради Бестужева.
Сухо кивнув, Бестужев сделал попытку обойти неприятного
встречного, но Лука проворно загородил дорогу, кланяясь и скалясь:
– Какая встреча приятная, ваше благородие! Гулять в
тайге изволили?
Бестужев неприязненно кивнул, не глядя тому в глаза.
– Прогулочки в тайге-с – вещь в молодые года понятная и
приятная, – негромко сказал Гнездаков. – Позвольте-с только из моего
к вам дружеского расположения дать совет: коли уж играете в опасные игры, осторожность
блюдите. Папенька симпатии вашей на расправу крут, не посмотрит на золотые
погоны. Здесь, в тайге, и не такие люди, случалось, бесследно пропадали. Со
стороны красавицы-с вашей дикой беспечность простительна – ей лишь словесная
выволочка грозит, а вот с вами папенька могут обойтись и вовсе жутко-с…
Исмаилке что человека зарезать, что овцу, я хоть и сам варнак, чего не скрываю,
а таких боюся…
Он заглядывал в глаза с хитрой усмешечкой, юлил и делал всей
фигурой многозначительные телодвижения. Крепко взяв его за ворот поддевки,
Бестужев выдохнул бешено:
– Ты смотри у меня, варнак, язычок за зубами держи! Сам
же говоришь, что в тайге люди бесследно пропадают…
И встряхнул как следует. Не сделав ни малейшей попытки
высвободиться, покорно мотаясь, Лука Лукич, сделав еще более умильную
физиономию, почти что пропел:
– Обижаете-с! Гнездаков никогда доносителем не был-с!
Убивать людишек случалось, а вот доносить – нет-с! Я, наоборот,
предупредить хочу об осторожности, видя сердечную симпатию двух столь младых и
красивых созданий-с! Поверьте, из искреннего к вам расположения, ваше
благородие! Господин Иванихин изволят раненько вставать-с, только что в окне
конторы маячили. Сегодня сошло, а завтра могут и усмотреть-с. Вы уж как-нибудь
след путайте…
Самое противное, что он был кругом прав, варнак,
каторжанская морда, – неосмотрительно было возвращаться рука об руку чуть
ли не до главной улицы поселка…
– Ладно, смотри у меня… – многозначительно сказал
Бестужев. – Отойди, не загораживай дорогу…
Стоя на прежнем месте, оглянувшись, Гнездаков вдруг зачастил
плаксивой скороговоркой:
– Ваше благородие, господин ротмистр! Сделайте такую
божескую милость, не вешайте-с всех собак на бедного старика! Все грешны, по
мелочам я имею в виду, иногда кой-что и прилипнет к рукам, да и с женским полом
бывают казусы… Только это не я… насчет обозов… видит бог вседержитель, не я! Вы
этой гнусной бумажке-то ходу не давайте, милостивец!
– Какой такой бумажке?
– А то не знаете, хе-хе-хе-с…
– Не знаю, – сказал Бестужев. – Извольте
изъясняться без загадок.
– И правда не знаете? Это вам не донесли еще… так
донесут непременно. Людишки, надо вам знать, почти поголовно аспиды, сквернавцы
и гнусь… Какая-то ехидна прислала господину Иванихину неподписанный донос на
покорного слугу вашего – быдто, значит, я караваны и граблю… Господин Иванихин,
положим, своего верного раба знает доподлинно и в обиду не даст, да кто ж вас
ведает, гостя столичного? Ваше благородие, Леонид Карлович, не погубите душу!
Не я это!
Пожалуй что, его страх был неподдельным. «Ну что же,
намотаем на ус», – сказал себе Бестужев. И грозно пообещал:
– Разберемся беспристрастно, могу заверить… – И,
коротко поклонившись, заторопился прочь, мимо конторы, мимо окна на втором
этаже, откуда выползали сизые пласты табачного дыма. Проскользнуть незамеченным
не удалось – из окна высунулась по-домашнему растрепанная голова Иванихина:
– Леонид Карлович, вот кстати! Поднимитесь-ка…
Облик его и голос были, конечно, совсем не так грозны, как
следовало ожидать от разъяренного отца, вскройся все. Ни о чем он не
подозревал. И все равно Бестужев, входя в кабинет, ощущал жгучую неловкость.
– Садитесь к столу, – пригласил Иванихин, в
шлепанцах и ярком персидском халате на голое тело. – Коньячку хотите?
– Помилуйте, – сказал Бестужев. – В пять-то
часов утра?
– Хиреет наше славное офицерство, – печально
сказал Иванихин, наливая себе треть стакана. – Помню, будучи вашим
ровесником, ха-арошую однажды пьянку закатили с драгунскими – на семеро суток и
до чертей… Ну, как хотите. Ваше здоровье! А мы тут только что кончили
совещаться с Мельниковым и Енгалычевым, караван-то очередной пора собирать в
дорогу, а в сердце поневоле закрадывается тревога, вот и приходится лечить
нервы… лекарством, – он, полузакрыв глаза, сквозь зубы высосал шустовское
«лекарство», как воду. – Не тот плох, Леонид Карлович, кто пьет, а тот,
кто разум теряет… Не расскажете, откуда или куда в такую рань? Или это
настолько секретно?
– Да как вам сказать, пожалуй что… – сказал
Бестужев, про себя содрогаясь от неловкости. – Была тут служебная встреча…
– Понятно, – серьезно сказал Иванихин. – Что
ж, в эти дела не лезу. Вы их знаете лучше. Скажите-ка… Как вы думаете, и на
этот раз… нападут?
– Хотелось бы быть оптимистом, но… – сказал
Бестужев. – Не могу объяснить, на чем зиждется уверенность, но не
сомневаюсь, что нападут. Семнадцать пудов золота… Я бы на их месте напал. Благо
почти все казаки со стражниками на «Благодатном»… Я слышал, там волнения?
– Ну, волнения – чересчур громко сказано, –
отмахнулся Иванихин. – Однако ж бучу подняли, и исправник перебросил туда
чуть ли не всю казенную силу… Леонид Карлович, я вас прекрасно понимаю –
насчет уверенности. У вас в городе это называется интуицией, а у нас, таежных
дикарей – чутьем. Чую я их, Леонид Карлович, – признался он. – Я
вполне трезв, не подумайте… Звериным нюхом чую, как эти волки ходят вокруг
моего золота… Как у них слюнки текут промеж клыков…
– Константин Фомич, можете вы искренне ответить на мой
вопрос? – спросил Бестужев. – Гнездакову вы верите? Я неправильно
выразился, простите… Как по-вашему, не может он быть связан…
– Глупости, – не раздумывая, ответил
Иванихин. – Вздор и чепуха. Не стану забираться в психологические дебри,
скажу вам попросту: Луку я знаю. Всю его поганую душу знаю до донышка. Изучил
за восемь лет раба божьего, обшитого кожею. А потому всякие спекуляции на тему
о его причастности решительно отметаю.
