– Мы не на маскараде…
Обнаружилось лицо совсем молодого человека – без особых
примет, европейского типа, совершенно незнакомое. Он уже оценил свое незавидное
положение и таращился со смесью злобы и страха.
– Ну вот, – сказал Бестужев почти ласково. –
Наконец-то свиделись хоть с кем-то из вас, господа члены кружка любителей
самородного золота…
Поперек лба у пленника тянулась длинная, не успевшая еще
подсохнуть царапина, в схватке ему успели подшибить глаз, но, не считая этих
несмертельных повреждений, он казался в добром здравии, совершенно готовым к
употреблению. На душе сделалось невыразимо приятно – наконец-то у него был
«язык»…
…Пантелей, подталкивая в спину связанного по рукам пленника,
завел его в избу. Бестужев вошел следом, распорядился:
– Положи его на пол, что ли, да ноги свяжи, – и,
придвинув ногой табуретку, сидел рядом, пока Пантелей сноровисто спутывал
нижние конечности изловленного. Убедившись, что дело сделано, распорядился,
отвернувшись от пленника: – Скажи Савелию, пусть седлает коня, нужно скакать на
прииски…
Пантелей воззрился недоумевающе, но, увидев подмигиванье,
браво рявкнул:
– Слушаюсь!
И проворно выкатился во двор. Медленно выпустив дым,
Бестужев осведомился:
– Поговорим?
Зло глядя на него снизу вверх, пленник попытался плюнуть, но
в его неудобном положении это привело лишь к тому, что слюна попала на
физиономию ему самому. Тогда он выругался, поминая по матушке и самого
Бестужева, и все охранное отделение в полном составе.
– Интересно, – сказал Бестужев, – а с чего ты
взял, собственно, сучий потрох, что мы – непременно из охранного отделения? И
почему твой дружок, столь неосторожно сорвавшийся под колеса, называл меня
ротмистром? Предположим, мы действительно из охраны и я в самом деле ротмистр,
но откуда ты это мог узнать? Не поделишься секретом?
– Ты еще сдохнешь, сатрап…
– Да, разумеется, – рассеянно сказал Бестужев.
Вслед за тем встал и принялся вытирать грязные подошвы сапог
о рубаху на груди пленника – обстоятельно, неторопливо, со всей возможной
заботой о чистоте обуви. Пленник извивался, пытаясь отползти, но, когда это не
удалось, прямо-таки взревел:
– Как вы смеете?!
Бестужев моментально прервал свое занятие, вновь сел на
табурет и усмехнулся:
– Вот и выдали себя, милостивый государь! Не правда ли?
Судя по содержанию реплики и интонации, с коей она была выкрикнута, судя по
возмущению, с коим были встречены мои хамские действия, вы, любезный, вряд ли
принадлежите к простонародью… Нет уж, вы, несомненно, принадлежите к тому
образованному слою, для коего невыносимо унизительно видеть, как жандарм
вытирает о него ноги в самом что ни на есть прямом смысле… А я сейчас еще и о
вашу нахальную физиономию сапоги вытру… – и привстал.
Пленник, отчаянно пытаясь придать себе гордое положение
фигуры – что в его ситуации было решительно недостижимо, – яростно
посмотрел Бестужеву в глаза:
– Извольте соблюдать уважение, ротмистр!
– Хорошее заявление, – невозмутимо сказал
Бестужев. – Опять-таки подразумевает вашу принадлежность к строго
определенной категории лиц… В просторечии именуемых либо «мы с гонором», либо
«из благородных»… А?
– Я требую, чтобы вы прекратили эти подлости!
– Ради бога, в любой момент, – сказал
Бестужев. – Как только вы мне докажете, что имеете право на благородное
обхождение. Может, представитесь для начала?
– Голубая крыса!
– Ну что же, никаких сомнений, вообще-то, не
осталось, – сказал Бестужев. – Значит, вы, сударь, непременно хотите
быть политическим узником, с которым следует обращаться со всей предписываемой
правилами галантностью? Вполне понятное желание. Одно дело – сидеть в охранном
отделении или жандармерии, и совсем другое – быть переданным полиции, где и
сапогом под копчик могут… Так что, назоветесь?
– И не подумаю.
– Голубчик, – сказал Бестужев беззлобно. –
Назоветесь. Куда вы денетесь? Собственно, а почему вы решили, что вас станут
куда-то передавать? Я имею в виду, передавать в руки служителей закона? Нет,
конечно, никто вас не собирается отпускать, тут другое… – он выдержал
хорошо рассчитанную паузу. – Неужели еще не догадались, милейший?
Он молча курил, с удовольствием глядя, как лицо пленника
искажается от нехороших предчувствий.
– Вы правильно понимаете, – сказал Бестужев
доверительно. – Я верю, что вы – не из уголовных, что вы –
политический. Но это не облегчает мне задачу, а, наоборот, усложняет. Попробуем
представить дальнейший ход событий. Мы отвезем вас в Шантарск, в охранное
отделение. Начнем допрашивать, соблюдая предписанный инструкциями такт, боже
упаси, без всякого физического воздействия и даже грубого слова. Вы, конечно,
станете запираться и вилять. Возможно, вашу личность установят, а возможно, и
нет. Рано или поздно появится мнимая невеста, будет вам передавать всякие
вкусности вроде ветчины и апельсинов, каковые мы будем вынуждены позволить вам
жрать на нарах… Одновременно вам станут готовить побег… И даже если это не
удастся, что в итоге? Вы предстанете перед судом, где ловкие адвокаты, хорошо
оплаченные краснобаи, станут выжимать слезу из присяжных, упирая на вашу
пылкую, неразумную юность, искренние заблуждения и полное отсутствие трупов при
налетах. Истеричные курсистки станут бросать вам цветы, либеральные господа –
устраивать сборы в вашу пользу… В конце концов получите пару лет, неважно,
отсидите вы их или сбежите – при любом раскладе станете для сообщников
авторитетом, примером, озаренным славою политического каторжанина, героического
борца с царскими сатрапами… Судя по вашей физиономии, вы, как и я, прекрасно
понимаете, что все произойдет примерно так, как я описываю… Но у меня, слава
богу, есть возможность сделать так, чтобы все завершилось совершенно иначе.
– В самом деле? – с ухмылкой бросил лежащий.
– Да уж поверьте, – серьезно сказал
Бестужев. – Вас еще не удивило то, что мы несколько отступили от
заведенного шаблона – чуть-чуть не доезжая до Аннинска, сняли вас с поезда,
привели сюда лесом? Что наш хозяин по моему приказу седлает коня, чтобы скакать
на иванихинские прииски? – Он наклонился к лежащему и широко, открыто
улыбнулся. – Там, в поезде, сейчас работают местные жандармы, ну и бог с
ними… Официально будет считаться, что мы искренне пытались доставить вас по
начальству, но вы по дороге ухитрились бежать. Интересно, кто докажет обратное?
Вот именно, милейший. Посудите сами, для чего мне представлять вас по
начальству? Чтобы вы отделались минимальными неприятностями, которые я только
что подробно описал? Нет уж, хороший вы мой. Я вас передам людям Иванихина.
Изволили слышать про Луку Лукича Гнездакова? Судя по вашему изменившемуся
личику, имели такую честь. Вот они будут с вами душевно беседовать – где-то в
таежной глуши, вдали от прокуроров и восторженной либеральной печати. Гнездаков
мне омерзителен, но он, в отличие от меня, не скован статьями Уголовного
уложения и ведомственными инструкциями. А я вовсе не обязан знать, какими
методами Лука станет вырывать у вас имена и явки… Что-то вы побледнели? Ну да,
этот таежный мизерабль вам ремни со спины нарежет… Уж ему-то, будьте уверены,
выложите все, что только знаете. А потом… Ну кто же станет оставлять свидетеля?
Вас и закапывать не будут, бросят труп в тайге, зверье управится…
