– Учту, – сказал Лямпе. – Как зовут?
– Антуан-с.
– Да? – спросил Лямпе с интересом, подняв
бровь. – А в святом крещении?
– В святом крещении-с – Прохором, – признался
конопатый. – Однако в рассуждениях того-с, что для лучшего заведения в
городе таковое имя звучит по-мужицки, пришлось-с…
– Понятно, – сказал Лямпе, роясь в
кошельке. – Вот тебе, братец, пожалуй что, четвертак…
– Премного благодарны-с! – Серебряная монетка
словно не в карман упала, а растаяла в воздухе. – Осмелюсь спросить-с,
ваше степенство: по казенной надобности к нам изволили прибыть или по частной?
– По торговым делам.
– Купцом быть изволите-с?
– Угадал, – сказал Лямпе.
– Не сочтите за дерзость заявить-с, что выбор вы
сделали удачный, ваше степенство. Места наши, заверяю-с, для торговых дел
весьма, как выражаются господин Иванихин – изволили слышать? – крайне
пирспиктивны, что означает…
– Я знаю.
– Мы же-с, со своей стороны, стремимся, чтобы господа
купцы, на наших берегах пребывающие, ни в чем не испытывали недостатка. Вы уж,
ваше степенство, любое желание выскажите-с, а мы его в лучшем виде исполним…
– Это интересно, братец, – сказал Лямпе,
старательно сыграв внезапно вспыхнувший легкомысленный интерес. – Вот
тебе, пожалуй что, еще четвертачок… и скажи ты мне, любезный: можно у вас время
провести с некоторой… игривостью?
В ответ на его жест пальцами коридорный расплылся в хитрой,
понимающей ухмылке:
– Всенепременно-с! В нашем заведении – самые что
ни на есть безопасные и приятные игривости-с! Вот взять…
– Потом, братец, потом, – прервал его
Лямпе. – Делу время, потехе, соответственно – час… Ступай. Когда ко мне
придет мой приказчик господин Акимов…
– Знаю-с, они вам номерок и снимали…
– Вот-вот. Проводить ко мне без промедления.
– Слушаю-с! – вдохновенно воскликнул коридорный и,
кланяясь, проворно выкатился из номера.
Оставшись один, Лямпе снял пиджак и, повесив его на спинку
кресла, подошел к окну; упершись руками в подоконник, коснулся лбом прохладного
стекла, прикрыл глаза. Снаружи доносился шум улицы, не столь уж и беспокоящий:
неспешные шаги идущих по деревянным тротуарам обывателей, шум колес, мягкое
шлепанье лошадиных копыт по песку.
Вздохнув, он отвернулся от окна, открыл глаза. Прошел в
спальню. Остановился возле никелированной кровати с гнутыми спинками и
попытался представить, в какой позе на ней лежал покойный Струмилин, когда его
обнаружили – с простреленным виском, окоченевшего.
Внимательно осмотрелся – но, разумеется, не заметил ни
малейших следов недавнего несчастья. Это понятно, откуда им взяться? Белье
сменено, пол вымыт и подметен, номер прибран тщательнейше. Нет, но как же так,
Николай Федорович, как же так? Зачем? И почему?
Это было глупо, но он все же принялся самым скрупулезнейшим
образом обшаривать спальню – постель, ночной столик, гардероб, – двигаясь
легко и проворно, бормоча под нос привязавшуюся считалочку, памятную с детства:
Жили-были три китайца:
Як, Як Цидрак, Як Цидрак Алицидрони.
Жили-были три китайки:
Циби, Циби Дриби, Циби Дриби Лампампони.
Ничего постороннего, ни малейшего следа. Постель как
постель, ящичек ночного столика пуст, как и гардероб…
Поженились – Як на Циби, Як Цидрак
на Циби Дриби,
Як Цидрак Алицидрони —
на Циби Дриби Лампампони…
Было там что-то еще или вся считалочка только из этих двух
куплетов и состояла? Он уже не помнил. И, перейдя в гостиную, продолжая там
подробнейший осмотр, повторял и повторял про себя незатейливый детский стишок,
чтобы изгнать, заглушить мучительные воспоминания об умном, толковом, везучем и
веселом человеке, совершенно внезапно для всех, его знавших, найденном с пулей
в голове и пистолетом в руке. Сёмка Акимов подыскал самые удачные слова. Это
было неправильно. Это ни за что не связывалось – Струмилин и самоубийство,
столь скоропалительное, ошеломляющее. Последний человек, от которого следовало подобного
ожидать. Теперь Лямпе, как ему казалось, понимал всецело то странное выражение
лица, с которым Александр Васильевич, не глядя ему в глаза, произнес:
– Ну что же, как выражаются цыганки-гадальщицы,
предстоит вам, бриллиантовый, дальняя дорога…
И в гостиной – ничего. Никаких улик, не говоря уж о
посторонних предметах, свидетельствовавших бы, что здесь кто-то жил. Глупо было
и рассчитывать на другой итог поисков.
Сев в кресло – хорошее, покойное, нерасшатанное, – он
выкурил папиросу. Достал со дна чемодана, из-под сорочек, тяжелый сверточек,
развернул полосатый ситчик, извлек матово поблескивающий браунинг, второй
номер. Звонко вогнал ладонью обойму, пару секунд поколебавшись, все же не стал
загонять патрон в ствол. В конце концов, слежки нет, ничего еще толком не
известно, а посему не стоит уподобляться истеричной барышне. Сохраним
самообладание, товарищ Лямпе…
Досадливо хлопнув себя ладонью по лбу, воскликнул:
– Ах ты, господи!
И быстрыми шагами направился в ватерклозет. Приподнявшись на
цыпочки, обеими руками снял тяжелую чугунную крышку смывного бачка, бережно
поставил ее у стены так, чтобы не упала, встал на край белоснежной клозетной
чашки и, вытянув шею, заглянул в бачок.
Сердце прямо-таки застучало, когда он увидел светлую
ниточку, надежно привязанную к тонкой водосливной трубке – черной, ослизлой.
Осторожненько потянул двумя пальцами – и из мутноватой воды вынырнул небольшой
резиновый мешочек, привязанный к другому концу… нет, не нитки, как показалось
прежде, а лески из конского волоса. Резко дернув рукой, оборвал леску, спрыгнул
на пол, крепко зажав добычу в руке.
Новомодное изобретение французской выделки – кондом,
еще именуемый презервативом. Накрепко завязан, так что содержимое в воде
промокнуть не должно…
Ощутив азартное охотничье возбуждение, Лямпе вернулся в
гостиную, посмотрел находку на свет. Больше всего то, что находилось внутри,
напоминало многократно сложенный лист бумаги – ну да, и буквы видны…
Торопясь, открыл перочинный ножичек, осторожно подцепил
лезвием резину, вспорол. Достал бумагу, принялся осторожно разворачивать.
Бегло прочитал. Перечитал. Недоуменно пожал плечами.
Аккуратный, разборчивый почерк, несомненно, образованного
человека, привыкшего к письму. Синие ализариновые чернила. Стандартная писчая
бумага, употребляется как во многих присутственных местах, так и для частных
надобностей.
«В природе золото чаще всего встречается в виде зерен и
песчинок, однако не столь уж редко образует и самородки значительной величины.
Природное золото именуется также шлиховым. Стопроцентно чистым золото не бывает
никогда, обычно оно содержит от 5 до 30 процентов серебра, меди – до 20
процентов. Как правило, вкрапленное в кварц в коренных месторождениях, при
разрушении кварцевых жил золото освобождается от материнской породы, уносится
водою и благодаря своему большому удельному весу отлагается в руслах рек,
образуя те самые россыпи, из коих большая часть этого металла и добывается
человеком.
