– Эх, Илья Кузьмич, не наша это компетенция…
– Я знаю, – кивнул Баланчук. – Но порой
бывает невероятно обидно…
Он встал, вытянув руки по швам. Бестужев тоже поднялся.
– Ну что, Алексей Воинович, – с явным
удовольствием сказал вошедший Ларионов. – Подняли тарарам? Должен сказать,
поневоле восхищаюсь изяществом, с коим вы провели операцию. В Аннинске творится
такое, что городок больше всего напоминает разворошенный муравейник. Только что
туда выехала наша команда… От ваших филеров по-прежнему никаких известий?
Бестужев мотнул головой:
– Никаких. Следовательно, продолжают поиски.
– Как это он ухитрился сбежать…
Бестужев насторожился, но в голосе полковника не было ни
малейшего двойного смысла – он откровенно переживал мнимую неудачу Бестужева, и
только. Со вздохом повторил:
– Как он ухитрился… В руках у вас был…
Напустив на себя грустный и расстроенный вид, Бестужев пожал
плечами:
– И на старуху бывает проруха… Ловок в приемчиках,
несомненно специально обучался всяким хитростям вроде джиу-джитсу. Первым сшиб
меня, кинулся в тайгу, агенты, болваны, бросились ко мне, вместо того чтобы
немедленно начать преследование или стрелять по ногам…
– Ну, ничего, – ободряюще сказал Ларионов. –
Человек со связанными руками в таком городишке, как Аннинск, – вещь
приметная. Вряд ли будет отсиживаться в тайге, пойдет в город…
– А в городе у него наверняка явка, – уверенно
сказал Бестужев.
– Ничего, постараемся отыскать… Я говорил с
губернатором, в Аннинск перебрасывают три вагона со стражниками. Устроим
хар-рошую облаву…
«Как бы они от излишнего усердия не наткнулись на мою
троицу, – подумал Бестужев озабоченно. – Да нет, Пантелей с Сёмой
сумеют продержаться…»
И спросил:
– Труп того, что выпал из теплушки, не опознали?
– Нет пока. Судя по всему, совершенно чужой в этих
местах человек, – досадливо ответил Ларионов. – Работают-с… Алексей
Воинович, тут у нас еще один труп. Господин Силуянов не верил в интуицию
подполковника – но, как оказалось, зря. Илья Кузьмич нюхом своим хвалился не
зря…
– Что стряслось? – приподнялся Бестужев.
– Енгалычев покончил с собой, – сказал полковник,
грузно усаживаясь за свой стол. – С поезда отправился прямиком к себе на
дачу, на Афонтову гору, и там… Снял люстру, приспособил веревку на крюк… Там
сейчас работают наши сотрудники, обыск еще не завершился, но и того, о чем
доложили, достаточно. Господа офицеры, на даче Енгалычева обнаружено около двух
фунтов шлихового золота, кроки местности, подозрительно напоминающие чертежи
отдельных участков дороги, ведущей из Аннинска на прииски, два кавалерийских
карабина, а главное – из мусорной корзины вытащили обрывки письма и сумели их
сложить… Рано пока строить полную версию, но уже сейчас несомненно явствует,
что наш безобидный, остававшийся вне подозрений господин Енгалычев был связан с
налетчиками. Автор письма недвусмысленно на это намекает, вообще письмо
выдержано в угрожающем духе, из него явствует, что в случае, если Енгалычев
провалит дело, к нему будут применены самые жесткие меры критики. Должно быть,
когда сорвался налет и наш герой вернулся в Шантарск, нервишки у него не
выдержали, предпочел сам, не дожидаясь кары «товарищей»…
– Говорил же я! – с вполне понятным торжеством
воскликнул Баланчук. – А Силуянов не верил… Письмо у вас, господин
полковник?
– Да, уже доставили. Ознакомьтесь, господа. С одной
стороны, проскользнул он у нас меж пальцев… но с другой… – полковник
значительно поднял палец. – Быть может, все обстоит не так уж плохо? После
самоубийства Енгалычева и провала очередного налета, завершившегося жертвами
исключительно с их стороны, они наверняка приутихнут, а то и вовсе откажутся от
дальнейших планов. Теперь нужно напрячь агентуру…
Бестужев взял у Баланчука письмо, аккуратно наклеенные на
плотную бумагу и расправленные обрывки. Быстро прочитал про себя. Что ж,
составлено оно было крайне убедительно – полностью ложилось в эту версию. Вот
только имевшиеся у него сведения эту самую версию полностью опровергали. Но
сказать об этом он пока что не мог… Значит, вот так. Под угрозой разоблачения
не остановились перед убийством. Судя по тому, как оперативно все проделано,
задумано было, не исключено, заранее – при первых известиях о провале план
стал претворяться в жизнь…
– Что скажете? – ликующе спросил Баланчук.
– Что тут скажешь? – пожал плечами Бестужев,
старательно изображая на лице радость. – Жаль, что не попал нам в руки… Но
вы, безусловно, правы – теперь известно направление поисков…
– А не пора ли докладывать в Петербург? – потер
руки полковник. – Алексей Воинович, мы так долго блуждали в потемках, что
сейчас я не могу удержаться, хочется побыстрее донести об успехах… ведь это
успех!
– Безусловно, – кивнул Бестужев. – В
некоторой степени успех. Я немедленно отправляюсь на телеграф. Простите,
господа, у меня свой шифр, таковы уж инструкции…
Однако, выйдя из жандармского управления, он свернул в
другую сторону. Старательно проверяясь, прошел пару кварталов, свернул за угол.
Не обнаружив за собой слежки, остановил извозчика и распорядился:
– В Николаевскую полицейскую часть, да поживее…
…Великан Зыгало, провожавший его по коридору, выглядел
сегодня каким-то необычным – насупленным, словно бы удрученным. Трудно было
представить, что на свете отыщутся вещи, способные всерьез удручить
незатейливого сибирского богатыря, но Бестужев не стал приставать с вопросами,
собственных забот хватало.
Однако он почувствовал что-то определенно неладное, когда
навстречу им попался тщедушный – полная противоположность фамилии – Мишкин. У
этого в лице тоже наличествовало что-то странное, словно бы на полицейскую
часть внезапно обрушилась некая беда, оставив на всех без исключения
физиономиях свой унылый отпечаток.
Бестужев вошел в дверь, откуда Мишкин как раз вышел. Пристав
Мигуля сидел за столом в расстегнутом кителе, молча глянул на Бестужева, нехотя
кивнул в сторону шаткого стула (шаткого, надо полагать, из-за того, что очень
уж частенько с ним вместе летели на пол клиенты, коим Зыгало отвешивал свои
неопровержимые аргументы во всю силушку), потянулся к откупоренной бутылке с
водкой и налил себе треть стакана.
Никаких казенных бумаг на столе на сей раз не было – вместо
них красовалась помянутая бутылка, блюдечко с ломтиками сала и разломанной на
крупные дольки чесночной головкой. Подобный натюрморт был абсолютно неуместен в
кабинете уважающего себя полицейского пристава – средь бела дня, на глазах у
подчиненных, будучи в форме?! Бестужев сел, окончательно удостоверившись, что
здесь происходит нечто из ряда вон выходящее по здешним меркам.
Одним движением выплеснув водку в рот, Мигуля сглотнул,
легонько передернувшись, вместо закуски понюхал очищенную дольку чеснока.
Уставился на Бестужева:
