– Садитесь, господин ротмистр, – спокойно сказал
Мигуля и, подавая пример, опустился на колченогий стул. – Это верно,
Филатыч, часть тут не моя, соседняя, но пока ты к прокурору добежишь, я тебе
все зубы высвистну… Да и не побежишь ведь к прокурору, а? Он хоть и либерал, а
биография твоя его вмиг заставит Уложение вспомнить…
Усевшись, Бестужев рассмотрел незнакомца. Это был человек
средних лет, одетый совершенно незамысловато и, судя по лицу, отнюдь не
принадлежавший к мелкой уголовной шпане. От него веяло злой силой и
уверенностью в себе.
– Ну что, Шкряба Степан Филатыч? – спросил Мигуля
весело. – Докатился, шпаргонец? Господа жандармские офицеры твоей поганой
персоной интересуются… Предъявите ему, господин ротмистр, ваши бумаги, он
по-печатному читать умеет, хоть и темным прикидывается сплошь и рядом…
Бестужев показал карточку. В глазах сидящего что-то явно
изменилось, но он пожал плечами с видом полнейшего равнодушия и благонадежности:
– Мы, Ермолай Лукич, как вам должно быть прекрасно
известно, к политике-с стараемся касательства не иметь…
Х-хэк! Кулачище Мигули впечатался ему в скулу так, что
Бестужев на миг зажмурился. Ударенный не упал, лишь слегка колыхнулся со стулом.
Опустив глаза, елейно протянул, щупая пухнущую на глазах скулу:
– Неаккуратно-с, Ермолай Лукич…
– Где Ванька Тутушкин? – рявкнул Мигуля.
– Впервые слышу о такой персоне…
Бестужев ожидал второй затрещины, но ее не последовало.
Мигуля, взяв со стола спичечную коробку, высыпал из нее на стол некоторое
количество спичек и сказал:
– Смотри внимательно, выродок…
Вслед за чем принялся брать по одной и аккуратно откладывать
в сторону. И Шкряба, и Бестужев следили за его действиями с одинаковым
недоумением. Когда перед приставом осталась одна-единственная спичка, он
ухватил ее за кончик двумя пальцами и поднес к лицу Шкрябы:
– Видел? Вот так я в данном случае и работал. Сначала
перебрал в уме всех, кто заведомо не мог прятать Ваньку Тутушкина, отсеял их,
пересортировал… и остался ты у нас, одинокий, как каменная баба на кургане…
Смекаешь? Розыском установлено: последним, с кем видели Ваньку, был Сережка
Маз, в полпивной на Всехсвятской. А Сережка Маз любому понимающему человеку
известен, как твоя подметка… И допрежь того у них с Ванькой дел не было, они,
все говорят, и незнакомы были вовсе… А ушли вместе…
– Помилуйте, Ермолай Лу…
– Ма-алчать! – кулак Мигули заколыхался в опасной
близости от угреватого обонятельного органа Шкрябы. – Вот этот индивидуй,
чтоб вы знали, господин ротмистр, среди уголовного народа числится Иваном.
Ежели перевести на ваши политические мерки, Иван – это как бы член ЦК
нелегальной партии. Этакий генерал уголовного мира.
– Скажете тоже, Ермолай Лукич…
– Молчи, выползок, – сказал Мигуля не особенно
зло. – Ты хоть знаешь, Филатыч, что тебя погубит? А твое известное
кой-кому желание подобраться к верхам. Ну какого хрена тебе в верхах делать-то?
Я ведь наслышан, как ты тихомолком пытаешься в секреты проникнуть… Чтобы
поиметь с этого свою выгоду… Ты и Ваньку-то спрятал не по доброте душевной, не
на деньги позарившись – охота тебе из него секретиков надоить… Губья
раскатал на Ванькины секретики касаемо верхних… Эх ты, дурья голова, да кто ж
тебе сказал, что у тебя получится?! Не зря давным-давно умными людьми
подмечено: всяк сверчок знай свой шесток…
– Ермолай Лукич, вы б объяснили ваши претензии…
– Не допираешь? – искренне изумился Мигуля. –
Всерьез? Ваньку нам изволь на блюдечке!
– Кто-то вас в заблуждение ввел…
– Ну, хотел я с тобой по-хорошему… – пожал плечами
Мигуля. Достал из кармана нечто напоминавшее щипцы для сахара и кинул на пол.
Судя по звуку, темный предмет был металлическим. – Что, зовем околоточного
с понятыми? Чтобы приобщили сей предметик?
– Нечестно поступаете, Ермолай Лукич…
– А может быть, – согласился Мигуля. – Только
дела обернулись так, что в честность играть некогда… – Он протянул руку,
ловким движением сцапал со стола серебряную с чернью папиросницу Шкрябы, сунул
Бестужеву. – Вот, господин ротмистр, обратите внимание на украшающие сие
вместилище табака фигурки. Все они тут не просто так, а со смыслом… Бутыль
казенной – «бутылка сгубила». Семейная пара за столом и рядом аист с дитем –
значит «родителей не знаю, аист принес». Христово распятье перевернутое – «бог
отвернулся». Чертячья рожа – «черт прислонился». А вот последняя фигурочка,
крошечная корона, на их варначьем языке, на «музыке», означает, что Шкряба,
изволите ли видеть, «коронован в Иваны». Вам, господин ротмистр, как офицеру
политического сыска, эта корона, в точности повторяющая очертания российской
императорской, неужели не дает пищи для ума и оснований для задержания
господина Шкрябы?
Под его выразительным взглядом Бестужев не колебался.
Покачав папиросницу на ладони, серьезно сказал:
– Как же, пристав… Субъект, столь нахально поместивший
на предмете личного обихода точную копию короны российского императорского
дома, заслуживает, чтобы его препроводили не под шары,
[26]
а
прямиком в охранное отделение. И возбудили дело об оскорблении величества.
– Шутить изволите? – вскинулся Шкряба.
Но улыбка его была вымученной. Бестужев сухо сказал:
– Какие там шутки. Собирайтесь, господин Шкряба. Вы –
человек с богатым жизненным опытом, не могли не слышать, что законы наши
временами – как дышло, куда повернул, туда и вышло… Даже если я вас и не загоню
в Акатуй, насидитесь по политической линии до-олгонько… Разумеется, если вы
соблаговолите ответить на вопросы господина пристава, я постараюсь как-то
недоразумение уладить… – и стукнул кулаком по столу: – Шутить со мной не
советую, оглодыш!
– Господи… – протянул Шкряба, и по тону Бестужев
понял, что партия ими выиграна. – Да зачем вам этот сморчок понадобился?
– Быстро, Шкряба, быстро! – грозно поторопил
Мигуля. – Меня ты знаешь, а господина ротмистра вскорости узнаешь тоже…
Это, – он кивнул на пол, на загадочный предмет, – да еще вдобавок
оскорбление величества… Ну?
– Ванька в Овсянке, у Демида… – глядя в стол,
вымолвил Шкряба. – Затаился там и деться никуда не должен…
– Ну, смотри, – удовлетворенно сказал Мигуля,
поднимая с пола похожий на щипцы предмет. – Если соврал – пустим по
Владимирке, как паровоз по рельсам, и надо-олго… Всех тебе благ!
– Чем вы его так застращали? – спросил Бестужев на
улице.
– А вот… – Мигуля грузно залез в пролетку. –
Извольте полюбопытствовать. Не доводилось прежде видеть?
