На внутренней стороне лопаточек этих странных «щипцов»
Бестужев сразу рассмотрел изображения обеих сторон серебряного двугривенного –
четкие до идеальности.
– Вот в эту дырочку металл заливается, – пояснил
Мигуля. – Продукт умелых рученек наших мазов, сиречь мошенников первой
руки. И получается, доложу я вам, столь убедительная монета, что темный мужик
не сразу и отличит, да и человек из общества примет за настоящую. Не люблю я,
признаться, этаких методов, какие только что продемонстрировал, но
обстоятельства таковы, что миндальничать и неудобно как-то. А вы молодцом,
господин ротмистр, с маху подхватили мою мысль и хорошо подыграли, у него
сердце в пятки ухнуло, хоть и храбрился, уж я-то его знаю, тварюгу, как облупленного…
…Мигуля хлопнул по плечу извозчика:
– Феденька, останови тут. С нами не ходи, справимся.
Сделаем, господин ротмистр, так…
Во исполнение плана Бестужев открыто, посреди улицы подошел
к невысокому заборчику, постучал кулаком в калитку, и, когда во дворе залилась
бдительным лаем рыжая собачонка, встававшая на задние лапы на длинной брякающей
цепи, а за отдернувшейся занавеской мелькнула чья-то физиономия, закричал:
– Открывайте, полиция! Кому сказано?
Продолжая барабанить кулаком в калитку, услышал сквозь
яростный собачий брех и лязг цепи, как на другой стороне дома звонко
распахнулось окно, послышался стеклянный дребезг – кто-то выпрыгнул столь
поспешно и неосторожно, что выбил при этом стекло. Бестужев остался на месте,
но стучать перестал. Потом из огорода послышалось:
– Порядочек, господин ротмистр, дело сделано!
С другой стороны дома показался пристав Мигуля, влекущий
перед собой без всяких усилий человека с заломленными за спину руками. На ходу
пристав громко и весело комментировал:
– Ишь, в окошко прыгать вздумал, нервная натура!
Огорчительно мне, что этот народец нас до сих пор за дураков держит… –
Чтобы не проходить в опасной близости от злившейся шавки, он лихо и
непринужденно выломал пинком кусок забора, вывел пленного сквозь образовавшуюся
дыру. Обернулся к окошку, за которым все еще маячила перекошенная физиономия: –
Демид, ареопаг ты драный! Живи уж пока! Ты нас не видел, а мы тебя не видели…
Шагай в пролетку, Ванька, с шиком поедешь…
– Ермолай Лукич, – спросил Бестужев, когда они
поместились в пролетку, стиснув боками безропотно повиновавшегося
пленника. – Откровенно вам скажу, меня несколько удивляет ваш лексикон…
Ламехузы, ареопаг… Давеча, когда я попал к вам, кариатидой меня обозвали…
– А это с умыслом-с, – охотно пояснил
Мигуля. – Уголовный наш народец страсть как боится непонятного. Если
будешь посылать его по привычной матушке хоть в сорок четыре загиба – не
произведет впечатления. А вот словеса сложные, ученые, насквозь непонятные, из
толстых книг взятые, наших вибрионов пугают не на шутку. У сынишки берешь любой
учебник – и в момент наколупаешь полезных словечек. Помню, бился я с одним
мазуриком, ничего поделать не мог, а потом – как осенило. Хочешь, говорю, сучий
ты потрох, я тебе сейчас со всем старанием заделаю неорганическую химию? Вот
тут он и поплыл, враз раскололся… Непонятное пугает, хе-хе.
Ну, вот только Ивана свет Федулыча, господина Тутушкина, на
такую уловку не возьмешь, он как-никак гимназию с грехом пополам кончил, в
ученых словах кое-как разбирается. Но, смею думать, господин ротмистр, два не
самых недотепистых человека, каковы мы, уж придумают что-нибудь не менее
эффектное, а?
– Безусловно, господин пристав, – ответил
Бестужев.
Он моментально подхватил тактику Мигули – переговариваться
через голову Тутушкина с видом полного безразличия к последнему, словно его и
на свете нет, словно и не сидит меж ними в тряской пролетке ни живой, ни
мертвый. Что в полиции, что в охранном тактика эта применялась с одинаковым
успехом, поскольку сплошь и рядом давала плоды, заставляла клиента нервничать
пуще…
Краем глаза Бестужев присматривался к пойманному. Этакое
дешевое, провинциальное издание франта с Невского проспекта – ухоженные
усики, вьющиеся естественным образом, да вдобавок подкрепленные с помощью
щипцов кудри, смазливый облик фата. Было в нем что-то от актера синематографа
Макса Линдера – о чем Тутушкин, понятно, не подозревал по причине отсутствия в
Шантарске электротеатра.
[27]
А в общем, поскольку женская душа,
как известно, потемки, именно такой облик кавалера с конфетной коробки
определенную, не столь уж маленькую, часть дам привлекал всегда.
Сутенерствовать с такой «вывеской» можно успешно – да и альфонсировать тоже…
– Ну что, Иван Федулыч, – соизволил Мигуля
обратить внимание на пленника. – Грустно тебе?
Тутушкин затравленно покосился на него, явственно вздрагивая
всем телом.
– Грустно ему, – сообщил Бестужеву Мигуля
опять-таки через голову несчастного Ивана Федулыча. – В сердце начинают
помаленьку закрадываться подозрения – а не пристукнуть ли мы его везем? Правда,
Федулыч? Эк тебя потряхивает… Ты, как та ворона, каждого куста сейчас боишься,
но нет у меня к тебе сочувствия, признаюсь откровенно. Вот честное слово, будь
ты вором-разбойничком, я бы к тебе получше относился. Громила или там
скокарь – человек дерзкий. При всем своем уголовном непотребстве он,
видишь ли, на дело ходит, под смертушкой гуляет, я их ловил и ловить буду, но
притом толику уважения испытываю. А ты, Ванька Федулыч, промышляешь тем, что
сдаешь в аренду женский неудобосказуемый орган, даже не тебе лично
принадлежащий, да вдобавок тешишь иной похотливый дамский интерес, опять-таки
за плату. И нет во мне к тебе уважения. Девки твои, по крайности, свой хлебушек
старательно отрабатывают собственными усилиями, а ты… Ладно, не трясись, этак
ты меня из пролетки выпихнешь. Жив будешь, если поймешь, в чем твой интерес…
– Ермолай Лукич, – дрожащим голосом сказал
Тутушкин. – Не берите греха на душу…
– Слизь, – с удовлетворением сказал Мигуля. –
Когда это я, скажи на милость, тихим убийством руки пачкал? Я, голубь, в
людишек стреляю только в том случае, если они на меня со стволом или пером
кидаться начинают… Знаете, господин ротмистр, что, на мой непросвещенный
взгляд, этого обормота погубило? Да та самая Шантарская мужская гимназия, куда
его мамаша протолкнули, на свои медные гроши образование дали. Продолжать учебу
в университетах сей индивидуй не стал, прекрасно понимая, что не того он ума
субъект, но и работать за честное жалованье интересу не было-с. Вот и
получилось ни то ни се, не пришей к звезде рукав и сбоку бантик… Будь он
человеком простым, без гимназического аттестата, вряд ли сунулся бы в комбинации.
Стал бы обычным сутенеришкой, с Катькой, Машкой и Дуняшкой. Но у нашего Иван
Федулыча, гимназера, заиграли амбиции, вот он и решил дамочек в оборот пустить.
И доигрался до такого состояния, когда жизнь его ни копейки не стоит. Эх,
Федулыч, тебе бы раньше подумать, что секреты – вещь опасная. Сегодня ты на них
приличную монету зашибаешь, а завтра эти самые секреты тебя до пикового
положения доведут… А остановись-ка ты здесь, пожалуй, Феденька. Место
подходящее, нас никто с дороги не увидит, побеседуем спокойно.
