– Оленька.
– Ответьте на мои вопросы, Оленька.
– А на какие? – лукаво прищурилась она.
– На всевозможные.
– Хорошо. Вы меня не хватайте за руку, не рассыпайте мелок,
а я возьму маленькую дозу – и отвечу на ваши вопросы… Идет?
Он кивнул, скрепя сердце. Ольга проворно поддела ногтем
порошок, умело втянула правой ноздрей. Посидела, прикрыв глаза – боже, какие у
нее были ресницы, как она была красива… У Бестужева горько сжалось сердце.
– Зря вы боитесь, Алексис, – сказала она, не
открывая глаз. – Сначала – восхитительный холод в носу, потом он проникает
под череп… Вы про что хотите спросить?
– Вы помните Струмилина?
– Коленьку? Еще бы. Он был невероятно милый…
– Он умер… – осторожно сказал Бестужев, подыскивая
слова и обороты.
– Вы со-овершенно-о не в курсе-е… – пропела
Ольга. – Милый, таинственный Алексис, вы совершенно не в курсе. Вовсе он
не умирал. Согласно правилам российской грамматики, «умер» говорят про
человека, когда он сам умер. Вот взял сам да и умер. А Коля не умер. Я его
застрелила.
– Как? – вырвалось у Бестужева.
– У меня был свой пистолет, я улучила момент,
приставила дуло к виску и… нажала. Он был прав – это действительно
непередаваемое ощущение. Этот толчок, отбросивший его голову, это ощущение в
руке с пистолетом, в мозгу, в воздухе… Алексис, вы никогда не стреляли человеку
в висок? Жаль. Это непередаваемо, говорю вам…
– Ольга! – Бестужев взял ее за руку повыше локтя и
легонько тряхнул. – Вы понимаете, что говорите?
– Я говорю вам все как было, – сказала Ольга,
глядя на него незатуманенным, ясным взором. – Я достала «Байярд»… вы
читали про Байярда? Рыцаря? Я, конечно, держала в руке не рыцаря, а пистолет,
он только именуется в честь того рыцаря… И выстрелила ему в висок.
– Вы понимаете, что признаетесь в убийстве?
– Господи, Алексис, неужели вы прозаичный? Как жаль,
если так. Убийство – это когда пьяный мужик бьет другого по голове топором. А я
не убивала, я искала ощущений. Алексис, люди делятся на плебеев и
сверхчеловеков. Плебеи живут по скучному смыслу, а сверхчеловеки ищут ощущений
и новизны. Это же так просто… Мир – это сонм ощущений, и нужно познать как
можно больше…
– Я ведь могу вас арестовать…
– А вот это – фигушки, – сказала она неожиданно
трезвым, холодным голосом. – Ну кто вы такой, чтобы меня арестовывать?
– Офицер охранного отделения.
– Ой-ой-ой-ой! – закачала она головой, как
китайский болванчик. – Какие ужасти… Я – Серебрякова, Алексис. Папа
телефонирует губернатору или кому-нибудь еще и вас разжалуют… а мне будет
жалко, вы симпатичный. Вас обязательно разжалуют. Мне – можно. Мне все можно. А
вас разжалуют… или придет дьявол и вас убьет.
– Какой еще дьявол?
– Который мне служит, – серьезно сказала
Ольга. – Ну, он не всегда мне служит, он иногда требует ему служить, он
меня агентурит… но это ведь означает еще одно непередаваемое ощущение и не
более того, верно?
– Странное сочетание слов, – сказал Бестужев вслух
то, что думал. – «Дьявол» и «агентурит».
– Думаете? Ну, я же не про того дьявола, которого
ругают в Библии. Я про своего дьявола, персонального, с которым мы служим друг
другу… – она фыркнула. – Это так перепутывается, что не всегда и
поймешь, кто кому служит. Знаете, он меня однажды побил. По шее. А потом я его
оцарапала, пребольно, вот! И хотела оборвать ему погон, но пожалела – как
он пойдет по улице с одним погоном?
– Ваш дьявол – в погонах?
– Ну конечно, непонятливый вы! Я же говорю – он
есть, он живой, он настоящий, это я его зову дьяволом, а ему, между прочим,
обидно, он обижается…
– Это он вам велел убить Струмилина?
– Поняли наконец-то! Алексис, вы порой бываете
удивительно недогадливы… Конечно, дьявол велел. С чего бы мне самой убивать
Колю? Но дьявол мне объяснил, что это необходимо, что это даст непередаваемые
ощущения… и он ведь не соврал. Зря я поначалу спорила… Вот только стрелять в
матрац было форменной глупостью, но и это зачем-то было нужно…
– В матрац?
– Ну да, на кровати, – досадливо поморщилась
Ольга. – Зачем-то это было надо… Но я послушалась. Дьявол хитрый, как тот,
из Библии. Знаете, Алексис, я имела неосторожность сняться на фотографии, ну,
знаете, в парижском стиле, я там была совершенно нагая, в интересных позах… А
он добыл. И пугал, что покажет папе. Папа меня убил бы, без сомнения. И отдает
теперь по одной, но четыре еще у него… Ну и наплевать, я же вам объясняю, что
иногда я ему служу, а иногда и он мне…
Бестужев смотрел на нее напряженно и зло. С одной стороны,
ее излияния можно было со спокойной совестью поименовать высокопробным
наркотическим бредом. С другой же… Очень уж много в этом бреду было реальности.
Логики. Системы.
– Значит, вы только зовете его дьяволом, а на самом
деле – он живой человек?
– Ну да, да, да! И еще какой живой! Мы с ним иногда
ложимся в спаленке, и он до сих пор на многое способен… Вам рассказать, чему он
меня научил? Мои ноги…
– А что у него на погонах? – перебил
Бестужев. – Сколько полосок? Сколько звездочек? Вы помните, Олечка?
Ольга, раскачиваясь на стуле, посмотрела на него, потом,
прыснув, высунула язык:
– Ка-акой вы хитренький! А я вам не скажу! Потому что
тогда он меня убьет. Взаправду. Это, конечно, будет ощущение, но не из тех, что
мне хочется испробовать… Он меня непременно убьет, если я проболтаюсь. А потому
я вам ничего и не скажу, милый, милый… Я хочу жить, я молода. И я – умница,
разве что с фотографиями оплошала… А он меня убьет. Он тоже умный, умнее меня,
он слишком давно играет людьми, как владыка, дьявола так и зовут владыкой, вот
совпадение… – она с непритворным испугом зажала рот ладошкой,
отвернулась. – Алексис, отстаньте. Или пойдемте в спаленку, или извольте
убраться прочь. Такой разговор мне не доставляет приятных ощущений…
– Значит, не скажете, кто он?
– А я сейчас разобью окно, – безмятежно сказала
Ольга. – И начну кричать, сударь, что вы меня насильничаете… Заманили,
кокаину насильно насыпали, платье рвете… Вам будет скверно…
Бестужев, не долго думая, встал и быстро вышел. Вслед ему
несся серебристый, беззаботный смех – так и звучавший в ушах, пока он спускался
по лестнице. Ничего нельзя было сделать. Бессмысленно везти ее в одно из учреждений,
как раз и предназначенных для задушевных бесед с теми, кто стреляет людям в
висок. Куда ни отвези, отпустить придется очень быстро. Ольга Серебрякова – не
Ванька Тутушкин, которого можно и по шее приурезать, которого можно спрятать на
пару дней в арестном полицейском доме… И правильно поступил, что побыстрее
убрался – могла и вправду разбить окно, заорать на всю улицу, изволь отмываться
потом…
