– Один? – покрутил головой Мигуля. – Нет уж,
Мишкин вас проводит. Он хоть и растяпа, но – при револьвере, форме и
исполнении. Мало ли что случиться может. Мы ж не знаем, что им приказали –
просто надавать вам чувствительно по организму или жизни решить. Нет, что
сегодня такое с природой происходит? До сих пор не стемнело…
– И слава богу, что бы это там ни было, – сказал
Бестужев, подумав. – Если бы стояла обычная темень, я бы их мог и заметить
слишком поздно…
И еще раз недоумевающе посмотрел в светлые небеса со
странными зелено-розовыми облаками, словно освещенными изнутри неведомой силой.
Глава 5
Насыщенная событиями
Если это и было наваждением, происходившим в зыбком мире
фантазий и нереальностей, то там, по другую сторону обыденности, оказались оба.
Пальцы стиснули бедра без всякой жалости, его язык
господствовал над нежной плотью, властно доставляя наслаждение, от которого
женское тело ритмичными рывками выгибалось навстречу, дыхание перехватывало,
временами он задыхался, прижимаясь лицом к влажным тайнам, но остановиться не
мог. Потому что от него ждали совсем другого, потому что ему хотелось совсем
другого – и Бестужев, растворившись в этом сладком безумии, продолжал свое,
крепко прижимая ее бедра, чувствуя, как далеко-далеко, чуть ли не на другом
конце Вселенной, его мужское естество содрогается в плену женских губ. В
совершеннейшей тишине молодые тела терзали друг друга, пока одновременно не
дернулись в сладкой судороге, слившись и растворившись друг для друга в
казавшейся невозможной, невероятной близости.
После прилива опустошения не хотелось ни двигаться, ни
говорить, и они долго лежали в прежней позе, лаская друг друга ленивыми
прикосновениями, так, как еще полчаса назад казалось немыслимым, – но
больше не было ни запретов, ни приличий, ни преград. Прошло много времени,
прежде чем они вновь опустились на постель щека к щеке, прижимаясь друг к другу
так крепко, словно оказались последними людьми на Земле, уцелевшими после
какого-то жуткого космического катаклизма из романов Герберта Уэллса.
– Ответишь правду? – прошептал ей Бестужев на ухо.
– Постараюсь…
– Кто тебя такому научил?
Таня вздохнула, демонстративно закатив глаза:
– Алеша, я начинаю верить всем разговорам о мужской
бесчувственности… Вместо того, чтобы нежное что-нибудь сказать, он меня
начинает ревностью мучить. Успокойся, я это до сих пор только в теории знала…
Она легко вскочила с постели, прошлепала босыми ногами по
ковру, порылась в шкафчике и вернулась с толстенькой книгой небольшого формата.
Сунула в руки Бестужеву и удобно устроилась рядом, положив голову ему на плечо:
– Знали бы вы, господин ротмистр, какие книжечки втайне
обращаются среди гимназисток последних классов и барышень из хороших семей… Вы
все больше по нелегальщине стараетесь, а про пытливое девичье любопытство и
забываете…
– «Кама-Шастра», – прочитал он вслух, раскрыл
книжицу. Текст оказался на английском языке, которым Бестужев не владел, но
первая же иллюстрация попалась такая, что его бросило в краску. Куда там
фотографическим карточкам и рукописным рассказикам, нелегально обращавшимся среди
юнкеров…
– Ты не фыркай, – сказала Таня. – Я
английского не знаю, но говорят, что это – древний индийский трактат об
искусстве любви.
– Ну, вообще-то, я видел в Маньчжурии схожие японские
гравюры…
– Вот видишь. У тебя кончики ухов красные, –
констатировала она безжалостно.
– Тут не только ухи покраснеют, – сказал Бестужев,
глядя на столь затейливое переплетение тел, что сразу и не определишь, какими
трудами индусу с индуской удалось этого достижения добиться.
– А это? Можно попробовать…
– Пожалуй, – сказал Бестужев, стараясь все-таки на
нее не смотреть. – Тьфу ты… Нет, вот это уже попахивает извращением. Дама,
изволите ли видеть, в корзине висит, а кавалер, развалившись, внизу корзину за
веревку тягает вниз-вверх… Ну, понятно – в Индии жарко и скучно, заняться
беднягам нечем, вот и выдумывают от скуки разные чудасии… Ты бы вот так
согласилась, сидеть в корзине?
Подумав, Таня заключила:
– Нет уж, увольте…
– Вот видишь. Здесь древние индусы, по-моему,
перегнули… – он фыркнул. – У нас в полку был случай не хуже твоей
«Кама-Шастры». Был во втором эскадроне поручик Теплов, чертовски обиженный
судьбою, – потому что его супруга, деликатно говоря, в постели обычно была
холодна, как Снегурочка. Но вот однажды, при скучном исполнении ею супружеских
обязанностей, она вдруг проявила такой бурный темперамент, что бедняга поручик
впервые за долгое время оказался на седьмом небе… Знаешь, чем этот приступ
темперамента объяснялся? Поручик забыл выставить за дверь своего охотничьего
спаниеля, а тот отчего-то принялся старательно лизать даме пятки и подошвы, от
этой щекотки она и проявила себя с лучшей стороны…
– Господин ротмистр, – прищурясь, протянула Таня
тоном полнейшей невинности. – Ваши пошлые и насквозь неприличные случаи из
офицерской жизни воспитанную барышню из хорошей семьи прямо-таки вгоняют в
краску. Неужели вы не замечаете, как я смущена и оконфужена? И не стыдно вам
рассказывать девушке этакие пошлости? Я, право, шокирована подобным
неприличием…
Сочетание сконфуженного тона невинной барышни и ее облик в
данную минуту – нагая, с разметавшимися золотыми локонами, разгоряченная и
прекрасная – было столь возбуждающим, что Бестужев невольно потянулся к ней, но
Таня ловко ускользнула на другой край огромной кровати:
– Оставьте ваши поползновения, нахал! С какими
намерениями вы тянетесь к девушке? Сейчас начну кричать, что моя добродетель
подвергается искушению, и Ферапонт явится на выручку… Слышите, он где-то близко
ходит?
Ей было весело, она откровенно дурачилась. Разумеется, не
слышно и не видно было Ферапонта – единственного в данный момент прислужника на
загородной даче. Поначалу Бестужев принял его за обыкновенного приживала,
что-то вроде бывшего лакея или приказчика, которого благородный Иванихин с
наступлением старости не выгнал на улицу. Однако очень быстро узнал от Тани,
что этот плешастый старик три раза ходил на каторгу за систематические разбои
на большой дороге, и, лишь потеряв из-за ревматизма былую ловкость во владении
кистенем, был подобран Иванихиным, любившим все оригинальное. Если верить Тане
– а Бестужев ей верил, – старикан и сейчас мог попасть топором с десяти
аршин в начерченный мелом на заборе кружок размером с донышко бутылки…
– Танечка, – сказал Бестужев, оставшись на прежнем
месте. – Ты бы за меня пошла?
Она подняла темные брови:
– Боже мой, господин совратитель! Неужели у вас
обозначились серьезные намерения?
– Я и в самом деле – вполне серьезно. Я люблю тебя.
Готов пойти к отцу и по всей форме…
