И прекрасно. Он уже освоился со здешней тайгой и хорошо
понимал, как трудно столь немногочисленной кучке охотников отыскать в чащобе
исчезнувшего с глаз беглеца. Как-никак не куперовские краснокожие следопыты,
оплошали… Но предосторожности ради не двигался с места, унимая колючую боль в
легких, – давненько не приходилось так вот бегать…
По прошествии получаса прислушался к окружающему. Судя по
безмятежному чириканью утренних птах и возне белок в кронах, человека
поблизости не было. Теперь бы не столкнуться с ними нос к носу по чистой
случайности…
Он встал, отряхнул одежду от сухих сосновых иголок и пошел
вниз, в сторону города, держась за ближайшими к дороге соснами, время от
времени останавливаясь и чутко прислушиваясь. Копыта стучат? Да, но еще и звук
тележных колес доносится…
Затаился за деревом. Сверху ехала запряженная парой лошадок
повозка, похожая на высокий ящик, закрытый с трех сторон. Видны были ящики,
полуприкрытые рогожей, на облучке сидел широкоплечий монах в камилавке и черном
шерстяном подряснике, туго перетянутом катауром – широким кожаным поясом с железной
пряжкой без шпенька. Сытые лошадки шли бойко, монах, на вид пожилой, уверенно
держал вожжи.
Бестужев вышел на обочину. Лошадки всхрапнули. Вглядываясь в
него с вполне понятной подозрительностью, рослый инок протянул:
– Сыне, ежели задумал что насчет нарушения божьих
заповедей, семь раз отмерь сначала… – и многозначительно покачал в ручище
увесистый безмен.
– До города не подвезете, отче? – спросил
Бестужев, тщетно пытаясь придумать, как ему сразу обозначить себя приличным
человеком. Инженерная тужурка сама по себе ни о чем еще не говорила, а
приличные люди не имеют привычки бродить по заросшей лесом Афонтовой горе в
шесть часов утра…
Монах всмотрелся, не опуская безмена:
– А приблизься-ка, голубь… Чтой-то у тебя на шее?
Что у него могло быть на шее? Следы ночной необузданности…
– Красиво зубки отпечатались, – фыркнул
монах. – Аккуратные, один к одному… Прикрой воротом, охальник, перед
духовной персоною… Лезь уж в повозку. Если что, рогожу на тебя наброшу, и сиди
там тихо, как мышь…
Бестужев не заставил себя упрашивать, одним прыжком очутился
на повозке. Монах встряхнул вожжами, чмокнул лошадкам, и они припустили рысцой.
– Вот оно как, – сказал монах. – Они тебя
ловят в версте к северу, уже к берегу спускаются, а ты – вот он,
прощелыга… А еще инженер, человек интеллигентный, образованный… Муж, отец или
братья?
– Отец, – признался Бестужев.
Покосился на нежданного попутчика – монах был могучий,
широкоплечий, сущий Пересвет, не такой уж и пожилой, как из-за его бороды
показалось сначала.
– Так это ты, шустрик, дочку самого… – прищурился
монах. – Ведь и пристукнуть могли.
– Они и пытались.
– Нужно тебе, инженер, из Шантарска быстренько уезжать…
Я тебя не помню что-то. Приезжий?
– Да.
– Тем более, легче бежать будет… Этот папаша здесь царь
и бог. Так, значит… Девка без царя в голове, однако ж далеко не пропащая.
Интересно… Блудным образом, стало быть?
– Отче, – ощетинился Бестужев. – Уважая
возложенный на вас сан, я тем не менее нахожу ваши слова несправедливыми. Мог
бы вам напомнить и про Песню Песней, где ни словечка не сказано насчет
законного брака…
– Ох ты! А ежели с повозки ссажу за богохульство?
– Пешком доберусь. Не в пустыне.
– Сиди, интеллигент… За себя обиделся или за девушку?
– За девушку, – сказал Бестужев чистую правду. –
Отче, вольно вам, человеку духовному, употреблять слово «блуд»… Но я-то хочу на
ней жениться.
– Так ее за тебя Иванихин и отдал. Ты их физиономии не
видел, сыне. Попадись ты им теперь – разорвут на сто пятнадцать частей. Но не в
том даже дело, а в том, что не нужен Иванихину такой вот инженеришка в видах
зятя… Ты бы сто раз подумал, прежде чем к юной девице шмыгать воровским
образом…
– Отче, – вкрадчиво сказал Бестужев. –
Позвольте поделиться возникшими у меня мыслями? Вы – человек степенный, в
годах, судя по облачению, приняли ангельский чин
[28]
не сегодня
и не вчера… Что же вас отрядили кучером, как простого послушника? Гордыню таким
образом смиряете… или все иначе?
– Уел, – без особой злости хмыкнул монах. –
Подкузьмил… А ты, сыне, неглуп и наблюдателен… Ладно, что уж там, было
прегрешение от коварного зеленого змия, за что отец архимандрит, примем сие
смиренно, наложил епитимью и труды по перевозке… Ну и что? Прегрешения мои с тебя
вины не снимают… Ты не ерзай, не ерзай, морали я тебе читать не буду. Признаюсь
тебе, сыне, откровенно: жизнь наша не всегда похожа на боговдохновенные Жития,
и грешники единым махом редко раскаиваются, и пастыри, способные парой слов
всецело обратить на путь истинный, редки…
– Вообще-то, случилось однажды единым махом, на пути в
Дамаск…
– Не умничай, – серьезно сказал монах. –
То – на пути в Дамаск. Ты не апостол Павел, а я не ангел господен, обративший
Савла в Павла… Что-то всю ночь с атмосферой происходило, а? Светло было, как
под фонарем…
Внизу уже открылся Шантарск – изящная громада кафедрального
собора, россыпь домов, блестящие нитки рельсов… Утренний город выглядел издали,
с горы, столь красивым и чистым, что в нем, представлялось, вовсе не должно
было совершаться преступлений.
– Морали читать – занятие неблагодарное, – сказал
монах, привычно перекрестившись на собор. – Ты просто посмотри на это
природное великолепие. Вот он, перед тобою – бесстрастный свод небес, который
будет неизменным, что бы вы ни творили внизу…
Бестужев примолк. Бескрайний купол неба с редкими облачками,
белоснежными, тугими, и в самом деле выглядел столь величественно перед лицом
суетных забот, что на миг ротмистр показался себе бесполезным и смешным. Но
только на миг…
– Эй, а от этих тебе, часом, прятаться не нужно? –
с интересом спросил монах. – Если нужно, иди ты с богом…
– Да нет, – сказал Бестужев, осмотревшись.
Внизу на дороге, там, где кончался отлогий спуск, стояли
двое верховых – уже можно было отсюда рассмотреть красные погоны с голубым
кантом на гимнастерках нижних чинов жандармерии.
– Ну, одной заботой меньше, – проворчал монах.
Верховые давно к ним присматривались – и вдруг
понеслись навстречу коротким галопом. Доскакав, вахмистр поднес руку к
козырьку:
– Ваше благородие! Осмелюсь доложить, озабочены вашим
разысканием! Его высокоблагородие полковник Ларионов велели прибыть незамедлительно,
как только будете обнаружены! Амосов, слезай! Отдашь коня его благородию, а сам
пешком доберешься.
