Говори он с насмешкой, с нескрываемой враждебностью –
Бестужеву, пожалуй, было бы легче. Но Иванихин ронял свои жуткие для Бестужева
фразы разумно и взвешенно, деловито, серьезно, тоном словно бы приглашал к
пониманию…
– А вы уверены, что она…
– Ох, только не нужно этого… – поморщился
Иванихин. – Бегство из дома на лихой тройке, отчаянный поп венчает,
цимбалы и кимвалы, с милым рай и в шалаше… Алексей Воинович, я немного знаю
свою дочь. Девчонка, сорванец, ветер в голове, из пистолетов палит, на коне
скачет в мужских портках… но это наносное. Издержки юного возраста. Голова,
смею вас заверить, у нее иванихинская. Светлая голова. Купеческая, простите.
Рай в шалаше – сие не для Таньки, уж позвольте заверить. Никак не по ней.
Никуда она с вами не сбежит, поскольку знает прекрасно, что лишу всего, –
и знает, что слов на ветер не бросаю. В конце-то концов, Слава – не старый черт
со знаменитой картины «Неравный брак», там еще у художника фамилия неприличная,
вроде пуканья… Молодой, пригож, обращение понимает, Таньке не противен.
Стерпится – слюбится, не нами сия истина придумана. Ну поймите вы, Алексей
Воинович! Вы – это вы, а вот мы – это совсем другое. Мы, миллионщики, промышленники,
вроде королей – детей обязаны женить и замуж выдавать не по сердечной
привязанности, а в видах будущего делового благоприятства. Я с вами предельно
откровенен, и, поверьте моему честному слову, – все именно так и обстоит.
То есть Танька именно такова, какой я ее вам представил. Не побежит сломя
голову в шалаш, бросив все, отцом нажитое…
– Но ведь вы делаете несчастной вашу дочь! –
вырвалось у Бестужева.
– Я?! – искренне удивился Иванихин. – Да с
чего вы взяли?! С какой стати? Будь у вас дети, поняли бы, что я ее, наоборот,
стремлюсь сделать счастливой. Чтобы жила в богатстве и довольстве, хозяйкой
будущей золотой империи, а не женой, простите, рядового офицерика, пусть даже с
приличным жалованьем и казенной квартирой вкупе с казенными дровами… Вот где
было бы несчастье! – Он поднял ладонь. – Все, Алексей Воинович,
поговорили. Вы – человек крепкий, стреляться не побежите, перестрадаете. Какие
ваши годы, их, красавиц, на белом свете столько… Ну, поманила девчонка, ну, произошло…
Бывает. Не про вас она, ротмистр, лучше сразу себе это в голову вбейте. И я вас
убедительно прошу: извольте уж и дорогу в мой дом забыть, и Таньку. Я, со своей
стороны, все забуду, вот и выйдет так на так. А то уже слухи по городу поползли
касаемо вас с ней, да будет вам известно. Сие не смертельно, но докучливо. Пора
решительно пресечь… Ну, мы друг друга поняли?
– Подождите! – сказал Бестужев, видя, что Иванихин
собирается уйти. – Об этих слухах… Кто их распускает?
– Ну, милейший… – поморщился Иванихин. –
Какое вам, собственно, дело? Не тот случай, когда следует привлекать служебные
возможности. Вы же мужчина, перестрадайте…
– Не в том дело, – заторопился Бестужев, горячечно
выпаливая слова. – Константин Фомич, я почти вышел… почти отыскал того,
кто стоит за нападениями на золотые караваны, за всеми смертями… Он это почуял,
меня пытаются скомпрометировать… Кто вам сообщил, что я и ваша дочь… Мне важно
это знать, поймите, дело не в сплетнях, все сложнее. Вашими руками меня
пытались убрать… Благо повод наилучший и убедительный… Кто вам сообщил?
– Вот что, хороший мой, – серьезно, твердо сказал
Иванихин. – Что ловите этого мерзавца – спасибо. Земной поклон. Святое
дело. Если потребуется денежная помощь или содействие – всегда к вашим услугам.
Но вот этого… не надо. Тут вы – пальцем в небо.
– Кто вам сообщил?
– Сорока на хвосте принесла, – отрезал
Иванихин. – Алексей Воинович, мы хорошо поговорили, я, признаюсь, изменил
отношение к вам в лучшую сторону… и не нужно меня разочаровывать, ладно?
Давайте останемся при уговоре. Таньку – забудьте. Не буду у вас вымучивать
честного офицерского слова – просто, полагая вас человеком порядочным и
разумным, считаю, что вы взвесите мои слова, обдумаете и признаете мою правоту.
Иначе, простите, законным образом в порошок сотру-с… Словом, поговорили и
разошлись. А этого не надо. Кто, да почему, да когда… Всё. Поговорили.
Позвольте со всем расположением откланяться…
Он приподнял белый картуз и отошел, скрывшись вскоре из
виду. Бестужев остался стоять, чувствуя себя уничтоженным. Самое скверное – он
видел в словах Иванихина резон, сердцем не мог примириться, а вот умом
чувствовал резон. Не хотел верить, что Таня поступит согласно отцовской воле,
но подозревал, что именно так и произойдет, как-никак был не романтичным юнцом,
а взрослым человеком, офицером, жандармом, знающим, сколь сложна жизнь и
насколько она не похожа на сентиментальные романы…
Но сердце, что поделать с ноющим сердцем?!
Он взял себя в руки ценой громадных усилий, потому что не
мог позволить такую роскошь – предаваться меланхолии. Его ждала работа. Сжав
зубы, стараясь ни о чем не думать вообще, вышел из парка, шагал вдоль тротуара,
пока не заметил свободного извозчика. Замахал ему, прыгнул в пролетку:
– В Николаевскую полицейскую часть, да поживее!
…Великан Зыгало чуть ли не внес Ефима Даника за шкирку, как
паршивого котенка. Пихнул на расшатанный стул, встал за спиной и отрапортовал:
– Означенный доставлен! Сопротивления особого не
оказано, хотя егозил, как девка под клиентом, деньги сулил, карами стращал от больших
людёв…
– Да ну, серьезно? – картинно поднял брови пристав
Мигуля. – Ты, Ефим, где ж это встречался с большими-то людьми? В мечтаниях
своих, что ли? Ах ты, рожа бакалейная…
Сидевший рядом Бестужев молча разглядывал задержанного.
Чем-то Даник и впрямь походил на цыгана, но не особенно. Нервничал он,
нервничал, сразу видно, именно что егозил…
– Ермолай Лукич! – Даник прижал руки к
груди. – Помилосердствуйте, с чего бы вдруг? Невинного человека…
– Это вы ведь в девяносто пятом судились Аккерманской
судебной палатой за кражу со взломом из обитаемого строения? – спросил
Бестужев.
Даник уставился на него с видом монахини, заподозренной в
потайном содержании борделя:
– Оправдан за недостатком улик-с, господин ротмистр!
– Откуда вам известен мой чин? – хмуро поинтересовался
Бестужев.
– Помилуйте! Вы за краткое время стали заметным в
городе человеком! Простите на глупом слове, вас каждая собака знает…
– Значит, оправданы за недостатком улик…
– Подчистую, господин ротмистр. По молодости и
доверчивости водил дружбу с кем попало, вот за компанию и пали подозрения. Сей
суровый жизненный урок послужил мне, беспутному, на пользу, пересмотрел свое
отношение к жизни, занялся торговлей, вышел в люди…
– И поступили в охранное отделение?
– Простите, с чего вы взяли-с? – вежливо спросил
Даник.
– Вы ведь показывали Ивану Тутушкину карточку охранного
отделения? – спросил Бестужев.
