– Дело вкуса, – пожал плечами Мельников. –
По-моему, визит к человеку моего положения парочки городовых и прогулка по
улицам в их сопровождении – это уже насилие. Боюсь, придется…
– Бога ради! – поморщился Бестужев. – Я вас
умоляю, не будем касаться этих аспектов. Разумеется, вы будете жаловаться
губернатору, полицмейстеру, председателю Совета министров Петру Аркадьевичу
Столыпину… Кому еще, господу богу? Или наместникам его на земле? Оставим это,
Георгий Владиславович. Жалуйтесь, коли придет охота…
– Извольте объяснить мое задержание.
– Здесь написана про вас масса интереснейших
вещей, – сказал Бестужев, подняв бумагу за уголок. – Причастность к
нелегальной деятельности РСДРП и ее боевых отрядов, экспроприации, контрабанда
оружия…
– Причастность или подозрения в таковой? –
усмехнулся Мельников. – Согласитесь, меж этими двумя понятиями – дистанция
огромного размера, выражаясь словами классика… Вы согласны?
– Возможно, – пожал плечами Бестужев.
– В таком случае, ротмистр, повторяю – я вынужден
потребовать объяснений. Здесь, в Шантарске, я занимаю не столь уж маловажный
пост в губернской администрации, и круг моих забот не оставляет свободного
времени. Извольте изложить основания, по которым я вынужден сидеть здесь и все
это выслушивать. Я причастен к некоей нелегальной политической деятельности?
– По моему убеждению, в данный момент – нет, –
сказал Бестужев.
– Я проживаю под чужой фамилией?
– Нет, под своей.
– Быть может, по чужому паспорту?
– Паспорт ваш сомнений не вызывает, – столь же
спокойно признал Бестужев.
– Так в чем же дело? Скажу вам откровенно, ротмистр, в
ранней молодости я и в самом деле, гм, был некоторым образом причастен к
разного рода нелегальщине – о, разумеется, я имею в виду не ваши мифические
экспроприации и контрабанду, а изучение запрещенной литературы, создание
нелегальных кружков и тому подобные юношеские шалости, – он говорил как
по-писаному, не сводя с Бестужева ироничного взгляда. – Что ж, «это многих
славный путь»… Масса неопытного, восторженного юношества отдала дань этим
заблуждениям, даже Зубатов, будущая звезда политического сыска, в юные свои
годы баловался народовольческими идеями, не правда ли? С тех пор много воды
утекло, ротмистр. Войдя в зрелые года, я осознал всю бесперспективность и
порочность этого пути… и постарался стать полезным, почтенным, уважаемым членом
общества, стал делать карьеру, выслужил чин… Помилуйте, я же абсолютно не
виновен в том, что вы потеряли меня из виду… Я прав?
– Вы совершенно правы, – кивнул Бестужев. –
Хотя нас, сатрапов, и считают этакими всевидящими Аргусами, бюрократическая
машина, как и в других областях жизни, неповоротлива. Иногда достаточно уехать
подальше и прекратить всякую активную деятельность на известной ниве, чтобы
надолго выпасть из поля зрения… Значит, вы пережили ломку юношеских иллюзий и
разочарование в прежних идеалах? Вам не ангел ли явился, как Савлу на пути в
Дамаск? Я себе это живо представляю: грядете вы, господин Мельников, и вдруг с
неба слетает ангел с голубыми кантами на крыльях, с аксельбантом, и, воздевая
огненную шашку образца восемьдесят первого года, возвещает: «Георгий, сын
Владиславов! Переродися!» И вы, стало быть, переродились?
Мельников рассмеялся без малейшего напряжения:
– А у вас талант… В юмористические журналы не пишете?
– Времени нет, – сказал Бестужев. – Ну что ж…
Господин Мельников, а почему вы, собственно, решили, что мы вас по-прежнему в
чем-то подозреваем? Я здесь нахожусь чисто случайно, дабы уточнить некоторые
детали. Я их уточнил. Вы давно уже не имеете ничего общего с эсдеками и боевыми
дружинами? Я этому только рад – одной заботой меньше… Все претензии к вам –
чисто уголовные, а это уже не моя епархия…
– Что же вы здесь в таком случае делаете?
– Вообразите себе, исполняю роль свидетеля, –
сказал Бестужев. – Да, вот именно. Свидетеля. Помните, я, еще будучи в
личине горного инженера, на приисках говорил с вами об отправке очередного
золотого каравана? То есть тогда-то вы уже знали, кто я на самом деле, я
раскрыл перед вами свое инкогнито… И в том числе поведал вам, что в ящиках у
меня – два ручных пулемета, из коих мои агенты намерены задать жару грабителям…
Помните?
– Конечно.
– А вы слышали о том, что на нас все же напали в
поезде?
– Да, как все вокруг…
– Нападавшие, что интересно, первым делом потребовали
от меня выдать им ручные пулеметы из ящиков… а знаете, в чем тут был
жандармский подвох, Георгий Владиславович? Да в том, что про эти мнимые
пулеметы я сказал вам одному… Вам од-но-му, – с расстановкой повторил
Бестужев. – Я вам соврал, будто об этом знают еще несколько человек… У
меня было определенное число подозреваемых, и каждому из них я преподнес свою
ложь… А потом оставалось смотреть, что за этим воспоследует… Вот тут вы попали
впросак…
Наконец-то! Впервые на этой холеной физиономии отразилось
беспокойство! Понял, голубчик, что дело обстоит серьезно…
– Ну? – рявкнул, как и следовало по роли, пристав
Мигуля. – Что скажете, господин хороший?
Как и ожидалось, Мельников возмутился:
– Я попросил бы вас…
Гэп! Глыбообразный кулак Мигули так грохнул по столу, что и
Бестужев передернулся. Зловещим тоном Мигуля протянул:
– Это ты у девки проси, а у меня – отвечай на вопросы!
Плевать мне, что ты – губернский секретарь и чего-то там заведующий! У меня ты,
гладкий, проходишь как главный подозреваемый по чисто уголовному делу, к
каковому, безусловно, относится разбой на путях сообщения! Ишь, секретарь… В
столицах бароны с графьями, случается, идут по уголовке… И никто им на нары какаву
не подает!
– Ротмистр… – оглянулся на Бестужева Мельников. С
радостью подметив в его тоне и глазах откровенное замешательство, Бестужев
развел руками, сообщил злорадно:
– Ничем не могу помочь, Георгий Владиславович. Я же
говорю, сам здесь – в качестве свидетеля по уголовному делу. Никакой политики в
оном не усматривается, а значит, вы всецело в распоряжении господина пристава.
Я понимаю, в этом заведении порядки не те, к каким ваша милость изволили
привыкнуть на допросах в охранном, да что ж поделать?
– Читай, сучий выползок! – рявкнул Мигуля, выложив
перед инженером показания Даника. – Тут про тебя мно-ого прописано!
Мельников – на сей раз без всяких шумных протестов – взял
бумагу. Читал очень внимательно. Мигуля бдительно стоял над ним, чтобы, не дай
бог, не вздумал сжевать – всякое случалось…
Когда инженер отложил бумагу и поднял взгляд, Бестужев уже
видел, что беспокойство крепнет, хотя, разумеется, в панику не перешло. Для
человека с таким опытом нелегальщины нужно что-то посерьезнее… или попросту
иное, молодец Мигуля, авось, и выйдет…
