Перехватив азартный взгляд Акимова, Лямпе чуть заметно
качнул головой. И оказался прав: прошло не менее тридцати секунд, прежде чем
вслед тем двоим направился отделившийся от кучки зевак мужчина в канотье, с
бамбуковой тросточкой. Столь же умело набрал нужный темп, скрылся в переулке…
Пора, пожалуй что. Лямпе кивнул Сёме, и они бочком-бочком
отошли от праздных обывателей к Театральному.
Пантелей Жарков шагал далеко впереди, ничто в его поведении
не позволяло думать, что он догадывается о слежке, но Лямпе-то знал: Пантелей,
битый волк, не мог не срисовать этих двух. Хотя вели они его, следует признать,
чисто, грамотно, со сноровкой, подразумевавшей немалый опыт и хорошую школу.
Картуз двигался вслед за Пантелеем по тому же тротуару,
Канотье – по другой стороне улочки, так что, если провести меж всеми тремя
прямые линии, образуется воображаемый треугольник.
Жарков невозмутимо свернул на Новокузнечную – и оба прилипалы
следом, выдержав надлежащую дистанцию, не раньше, чем убедились, что объект
слежки не станет тем или иным способом проверяться на перекрестке. Иные,
случается, попав за угол, вдруг резко разворачиваются и спешат в
противоположную сторону, навстречу шпикам, что сплошь и рядом либо приводит
последних в замешательство, либо вынуждает менять тактику второпях,
импровизировать в ущерб делу. Впрочем, судя по поведению тех двух, эти штучки
они прекрасно знали, да и Пантелей не станет прибегать к столь избитому трюку…
Как бы там ни было, за ними, отметил Лямпе, слежки нет. И на
том спасибо…
Он не ощущал ни малейшего волнения – один лишь азарт.
Не стоило волноваться. Такой поворот событий был ими заранее предусмотрен в
числе возможных вариантов – как и четкий план действий на случай, если за
Марковым потянется «хвост»…
– Сёма, – тихо сказал Лямпе, не поворачиваясь к
спутнику. – Когда Пантелей их стряхнет, возьмешь молодого. Поводи, пока не
проклюнется хоть что-то конкретное…
– Понял, Леонид Карлович…
Пантелей уводил преследователей в центр города, где среди
многолюдства и коловерти экипажей оторваться не в пример удобнее. Правда, здешние
«многолюдство» и «коловерть» имеют мало общего с суетой, скажем, на Невском, но
тут уж ничего не поделаешь, придется обходиться тем, что имеется в наличии…
Они прошли мимо того места, где Лямпе едва не стоптал
вылетевший из-за угла рысак с прекрасной незнакомкой на вожжах. Вот только
вспоминать манящее виденье не было времени, начались дела…
Язык не поворачивался назвать увиденное многолюдством, но
все же широкая Благовещенская отнюдь не выглядела пустынной. Хватало на
тротуарах и чистой публики, и народа поплоше, а по проезжей части не столь уж
редко двигались извозчики, мужицкие телеги, частные экипажи.
Как ни бдителен был Лямпе, а все же едва не упустил момент.
Посреди улицы, словно океанский пароход меж рыбацких суденышек, величественно
простучал колесами экипаж, именовавшийся здесь дилижансом, заменявший шантарцам
и конку, и трамвай, – длинный, запряженный тройкой лошадей, рассчитанный
на два десятка пассажиров. Целых шесть таких курсировали по городу с пяти утра
до девяти вечера – стараниями оборотистого крестьянина из ссыльных
Валериана Вожинского и дворянина Николая Евстифеева, бывших конкурентов, а
ныне, по размышлении, компаньонов.
Пантелей трусцой перебежал улицу под самыми мордами лошадей
– чем, естественно, вызвал неистовую ругань кучера. Когда же дилижанс со все
еще ругавшимся под нос кучером проехал мимо и взгляду открылась противоположная
сторона улицы – Пантелея там уже не было, и след простыл, словно
провалился сквозь землю, как призрак на театральной сцене…
Лямпе не удержал злорадной ухмылки. На осиротевшую внезапно,
оставшуюся без объекта наблюдения парочку жалко было смотреть – оба глупо
застыли на тротуаре, превозмогая ошеломление.
Пантелей мог юркнуть в аптеку как раз напротив. Мог скрыться
под аркой магазина «Пассаж». Мог воспользоваться одним из трех промежутков меж
домами. Мог опуститься по длинной лестнице, устроенной на косогоре. Как бы там
ни было, двум прилипалам ни за что не разорваться, чтобы проверить все шесть
возможных путей отхода…
«Школа, – не без уважения подумал Лямпе. – Я бы
так, пожалуй что, и не смог…»
Картуз с Канотье наконец-то опамятовались, кинулись на
другую сторону улицы, растерянно переглядываясь, рыская, полное впечатление,
как потерявшие след гончие. Наконец-то сообразили, что своим нелепым поведением
могут привлечь излишнее внимание. Остановились на верхней ступеньке лестницы,
быстро перебросились словами, заглянули в высокое окно аптеки, потом
разделились, «молодец» кинулся меж аптекой и «Пассажем», а тот, что в канотье,
пошел в параллельный проход, мимо высокой стенки из плоского дикого камня,
какие здесь имелись во множестве – для защиты от пожаров, чтобы огонь не
перекинулся от дома к дому.
Лямпе взглядом поторопил Сёму. Тот трусцой перебежал улицу и
двинулся по следу «молодца». В общем, вся эта сцена прошла незаметно для
прохожих, не привлекла внимания и не нарушила обыденно-скучного течения жизни.
Никто, включая городового на углу, не обратил внимания на странные забавы людей
в зрелом возрасте…
Ухмыльнувшись про себя, Лямпе фатовским жестом крутанул свою
камышовую палку, повернулся и направился в другую сторону, к городскому саду,
куда должен был выйти освободившийся от «хвостов» Пантелей.
Глава 4
Ситуация усугубляется
Лямпе вошел в сад со стороны Архиерейского переулка, не
особенно торопясь, свернул вправо, высматривая беседку. Сад представлял собой
остаток дикого леса, по-здешнему тайги, и потому попадались просто-таки
великолепные экземпляры сосен и кедров, возносившиеся к небу на добрый десяток
саженей.
[5]
Он прошел мимо здания с вывеской «Клуб шантарского
вольно-пожарного общества». Здание в некотором роде было историческим, ибо
возведено семнадцать лет назад для чествования в нем обедом цесаревича Николая,
ныне, как всем известно, самодержца всероссийского. Пожалуй, с тех самых пор
строение и не ремонтировалось, отметил Лямпе. Как и китайская беседка,
построенная еще раньше трудами тогдашнего губернатора Падалки. Защиту от солнца
сооружение еще могло предоставить, но вот с комфортом и уютом обстояло
значительно хуже: штукатурка почти сплошь облупилась, открывая прозаический
кирпич, экзотическая некогда постройка потеряла всякий вид, скамейки внутри
наполовину выломаны, а на стенах нацарапаны всевозможными подручными предметами
исконно русские слова, которых не встретишь в хрестоматии Смирновского для
классических гимназий. Будь Лямпе и в самом деле инородным немцем, имел бы
право позлорадствовать над нерадением русского народа, но поскольку он являлся
чистокровным русаком, оставалось лишь горестно вздохнуть. И усесться на
наиболее сохранившуюся лавку, тщательно обмахнув ее предварительно носовым
платком.
