Сразу за окном стояла красная скамейка, где люди иногда
поджидали друг друга, поставив рядом сумки с покупками. Дальше начиналась
автостоянка. Плотный тяжелый туман медленно перемещался. Один вид его заставлял
чувствовать себя безвольным и проигравшим.
— Папа, ты знаешь, что происходит? — спросил Билли.
— Нет, малыш, — ответил я.
Он замолчал, разглядывая свои руки, лежащие на коленях.
— А почему нас никто не спасает? — спросил он наконец. —
Полиция, ФБР или еще кто-нибудь?
— Я не знаю.
— А ты думаешь, с мамой все в порядке?
— Билли, я просто не знаю, — ответил я и обнял его за плечи.
— Я очень хочу к маме… — прошептал Билли, борясь со слезами.
— Я больше не буду плохо себя вести.
— Билли… — сказал я и остановился, ощутив в горле
солоноватый привкус и едва сдерживая дрожь в голосе.
— Это когда-нибудь кончится, папа? Кончится?
— Не знаю, — ответил я, и он уткнулся лицом в мое плечо. Я
положил руку ему на затылок и почему-то вспомнил вечер того дня, когда мы со
Стефф обручились. Я смотрел, как она снимает простое коричневое платье, в
которое она переоделась после церемонии. На бедре у нее был большой фиолетовый
синяк, оттого что за день до венчания она ударилась о полуоткрытую дверь.
Помню, я смотрел на этот синяк, думая: «Когда она наставила себе этот синяк,
она была еще Стефени Степанек», и испытывал что-то вроде удивления. Потом мы
лежали рядом, а за окном сыпал с тускло-серого декабрьского неба снег.
Билли заплакал.
— Тш-ш-ш, Билли, тш-ш-ш, — говорил я ему, чуть покачивая
голову, но Билли продолжал плакать. Такой плач успокаивают только матери.
В «Федерал Фукс» наступила преждевременная ночь, и Бад Браун
раздал штук двадцать фонариков — все, что были в запасе. Нортон от лица своей
группы громко потребовал выделить для них фонари и получил два. Пятна света
запрыгали по проходам, словно беспокойные призраки.
Прижимая к себе Билли, я продолжал смотреть в проем между
мешками. Молочный полупрозрачный свет снаружи почти не изменился. Стало темно,
оттого что мы заложили витрины мешками. Несколько раз мне казалось, будто я
что-то вижу, но скоре всего мне это просто казалось.
Билли снова увидел миссис Терман и, обрадовавшись, побежал к
ней, хотя она и не приходила посидеть с ним целое лето. Ей тоже выделили
фонарик, и она позволила поиграть с ним Билли. Скоро Билли уже выписывал свое
имя лучом на чистых стеклянных панелях шкафов с замороженными продуктами. Оба
они, похоже, были одинаково рады видеть друг друга и через какое-то время
вдвоем подошли ко мне. На груди у Хэтти Терман, высокой, худощавой женщины с
красивыми рыжими волосами, в которых только-только начала появляться седина,
висели на цепочке с орнаментом очки — такие очки, как я понимаю, с полным
правом могут носить лишь женщины средних лет.
— Стефани здесь, Дэвид? — спросила она.
— Нет. Дома.
Она кивнула.
— Алан тоже. Долго тебе еще дежурить?
— До шести.
— Что-нибудь видел?
— Нет. Только туман.
— Если хочешь, я побуду с Билли до шести.
— Ты хочешь, Билли?
— Да. Можно? — ответил он, медленно выводя фонариком дугу
над головой и глядя на игру света на потолке.
— Господь сохранит твою Стефани и моего Алана, — сказала
миссис Терман и увела Билли за руку. Она сказала это с искренней убежденностью,
но в глазах ее не было уверенности.
Около пяти тридцати в дальнем конце магазина послышались
громкие спорящие голоса. Кто-то над чем-то рассмеялся, и кто-то — я думаю, это
был Бадди Иглтон — выкрикнул:
— Вы все сумасшедшие, если туда собираетесь.
Несколько лучей света сошлись в центре группы спорящих,
потом двинулись вместе с ними к выходу. Резкий издевательский смех миссис
Кармоди, напоминающий неприятный звук, раздающийся, когда ведешь пальцем по
грифельной доске, расколол тишину. А над гомоном голосов послышался адвокатский
тенор Нортона:
— Позвольте пройти! Позвольте нам пройти!
Мужчина, дежуривший у соседнего со мной проема, оставил свой
пост и пошел посмотреть, из-за чего крики. Я решил остаться на месте: люди все
равно двигались в мою сторону.
— Пожалуйста, — говорил Майк Хатлен, — давайте все
обговорим.
— Нам не о чем разговаривать, — заявил Нортон. Из темноты
выплыло его лицо, решительное, но изможденное и несчастное. В руках он держал
один из выделенных «Обществу» фонариков. Закрученные пучки волос все еще
торчали у него за ушами, как украшение рогоносца. Нортон вел за собой маленькую
группку людей — пять человек из тех девяти или десяти, что были с ним вначале.
— Мы идем на улицу, — объявил он.
— Что за сумасшествие? — спросил Миллер. — Майк прав. Мы
ведь можем все обсудить. Мистер Маквей жарит кур на газовом гриле, и мы можем
сесть спокойно, поесть и…
Он оказался на пути Нортона, и тот оттолкнул его. Миллеру
это не понавилось. Лицо его налилось краской.
— Можете делать что хотите, — заявил он. — Но вы ведете этих
людей на смерть.
Ровным тоном, свидетельствующим о непреклонной решимости или
о непробиваемом заблуждении, Нортон сказал:
— Мы пришлем вам помощь.
Один из сторонников Нортона пробормотал что-то в его
поддержку, но другой в этот момент потихоньку скользнул в сторону. Теперь с
Нортоном осталось четверо. Может быть, это не так уж и плохо: даже самому
Христу удалось найти только двенадцать.
— Послушайте, — сказал Майк Хатлен. — Мистер Нортон… Брент,
останьтесь по крайней мере поесть. Горячее вам не помешает.
— Чтобы дать вам шанс продолжить ваши уговоры? Я слишком
много времени провел на судебных заседаниях, чтобы попасться на эту удочку. Вы
уже одурачили с полдюжины моих людей.
— Ваших людей? — Хатлен почти простонал. — Ваших людей? Боже
праведный, что это за разговоры? Они просто люди, и все. Это не игра и тем
более не судебное заседание. Там, снаружи, бродят какие-то твари, другого слова
и не подберешь, так какой же смысл рисковать своей жизнью?
— Твари, говорите? — сказал Нортон с усмешкой. — Где? Ваши люди
уже часа два дежурят у проемов. Кто-нибудь хоть что-нибудь видел?
— Но там, позади магазина…
