– Нет. Я буду Оля. Ольга. И удобно – Поля – Оля. Всего одна буква.
– Ольга – сильная небесная защитница. Что ж, значит, Ольга.
Бабушка тихо скончалась через день. Последней ее радостью было возвращение внучки и их совместное крещение.
Получив правильное имя, Полина взялась жить по-новому. Для людей она по-прежнему оставалась Полей, ведь ее паспортные данные фигурировали во всех сделках, во всех документах, и Оля вместо Поли вызвало бы подозрения. Такого она себе позволить не могла. Но это ее и не волновало. Главное: она о себе молилась как об Ольге. И это радовало, придавало сил.
Она следовала правилам новой жизни, как по нотам. Чтобы правильно сыграть произведение композитора, надо прежде всего не отступать от нот. Так ее учили. И теперь она решила не отступать. Чтобы какая-нибудь Агата не посмела сказать ей: «Ну из какой это ты приличной семьи! Не выдумывай!»
Она никому больше не даст повода так говорить.
Верила ли она? Была ли глубоко верующей? Так вопрос вообще не стоял. Она закрылась верой, как щитом. Каждый субботний вечер и воскресное утро проводила она в храме. В субботу – миропомазание. В воскресенье – причастие.
Остальное время ее жизни было посвящено делу. Она вошла во вкус и хорошо разобралась в тонкостях купли-продажи московских квартир. Этим и занялась. Никто не давал ей восемнадцать лет. Она выглядела неопределенно: от двадцати до тридцати. Сухая, поджарая, неулыбчивая, целеустремленная, прущая, как танк, если надо.
К двадцати одному году ее собственные владения состояли из четырехкомнатной квартиры в центре, где она обставилась в духе Агаты, и двух приличных двушек, которые приносили стабильный доход.
Подруга ее Катерина к этому времени вышла замуж, родила и перешла на четвертый курс консерватории. Полина-Ольга стала крестной матерью – а как же. Принимая из купели тяжелого солидного младенца женского пола, нареченного Ксенией (после долгого обдумывания Полина пришла к выводу, что имя это ничем не угрожает ее крестной дочери), она вдруг – впервые за эти три года – затосковала о своем утраченном ребенке.
Пора задуматься, решила она, отведя себе 2–3 года на поиски и выбор подходящего кандидата в мужья. Именно в мужья. Никаких игр с собственным телом она ни себе, ни кому другому позволять не собиралась.
Как задумала, так и получилось. Именно через три года, в двадцать четыре, вышла она замуж за хорошего надежного парня, которого посоветовал ей батюшка. Будущий муж даже делом занимался близким к бизнесу Полины: он был совладельцем строительной фирмы.
Никаких чувств, хоть отдаленно напоминавших то, что испытывала она по отношению к Мите, не было и в помине. И именно это больше всего ее и радовало. Ее сила оставалась при ней. Она надеялась на стабильные приличные отношения, освященные венчанием, и на рождение сына, взамен того, по глупости утраченного. Она время от времени подсчитывала: вот сейчас ему было бы четыре, сейчас – шесть.
Пустые подсчеты. Нет того, кому что-то там могло бы исполниться… И греха на ней за прошлое нет. Все же снято крещением.
Оказалось – не все.
За четыре года брака она пережила три выкидыша. Беременела исправно. Все шло без проблем и тревожных симптомов. Но каждый раз на сроке три – три с половиной месяца случалась катастрофа. И каждый раз это был мальчик.
Какие только монастыри ни посетила Полина, какие молитвы ни произносила безостановочно – не помогало ничего.
Она отчаялась, хотя прекрасно знала, что отчаяние – грех.
К этому времени у единственной ее подруги Катьки было уже пятеро. Вообще-то они с мужем планировали троих. Ну, допустим, два парня и девочка-припевочка. Но что делать, если рождались подряд одни бабы – трижды одно и то же! Наконец, четвертым появился продолжатель фамилии. А пятого родили уж так – для закрепления демографических успехов: нельзя же, чтоб мужиков было один к трем. Вот и добились более подходящего соотношения. 2:3. Уже не такой позорный счет. Подумывали о ничьей. Катька ловко устроилась: сидела дома и писала музыку для кино и разных эстрадных звезд, зарабатывая этим больше мужа, оркестрового альтиста.
Забеременев в очередной раз, Полина почувствовала неладное почти сразу: ее рвало, мутило, мучили головокружения, упадок сил. Не беременность, а пытка. Она уже почти ни на что не надеялась. Ждала рокового срока, когда все у нее обычно кончалось. Но срок миновал, миновало четыре месяца, пять. Она отекала, давление снижалось до недопустимых цифр, настроение менялось поминутно. Но ребенок держался. Вот уже и пять месяцев относила, и шесть. Ребенок жил. Она запретила врачу после УЗИ говорить, кто у нее – мальчик или девочка. Да и зачем? У нее получались только мальчики. Лишь бы доносить.
Приближался седьмой месяц беременности. Теперь по-любому ребенок мог бы выжить. Главное – быть под наблюдением врачей, чтоб в случае чего помощь оказали немедленно.
Так и оказалась Полина в отделении патологии беременности одного из лучших московских роддомов того времени.
Она не собиралась ни с кем общаться: уж очень бабские велись разговоры. Видно было, что бабье в предыдущей жизни горя не нюхало и образ мыслей их был далек от чистоты и благонравия.
Полина, по сложившейся привычке, по-быстрому мысленно прокрутила тайный смысл, заложенный в именах соседок по палате.
Наташа. Ну, во-первых, «на». Все, что начиналось со слога «на», отвергалось сразу же, как явно непристойное. «На, бери меня». Ужас какой-то. И если полностью раскрыть смысл, выходило: «На, бери меня, я «та» и «ша»!»
Надя – тоже недалеко ушла: на, дядя!
Эля – вроде приличная с виду женщина, но слышится развратная нотка: «Эй, ля-ля».
Привлекла только самая молчаливая и сосредоточенная, Анна, Аня.
Аня – звучало, как «оня», так бы лепетал младенец, произнося «она, та самая».
Полина стала общаться именно с ней. Аня была милым, легким человеком, никого не грузила своими страхами, историй про родовые извращения не рассказывала, угощала всех гостинцами, которые в избытке поставлял муж, и свежей прессой, приносимой им же. И все же чувствовалось, что таится у нее за душой какая-то боль. Аня часто всхлипывала во сне. Девчонки просыпались, будили, спрашивали, не позвать ли медсестру, не прихватывает ли. Но, проснувшись, Аня улыбалась. Не помнила, наверное, ничего из своих снов. Или грузить никого не хотела. Полина никогда ни о чем не расспрашивала, но родство с Аней ощущала всерьез. Ведь и о ее боли не знал ни один человек на свете. Разве что Агата. Но она вообще не считается.
Рожала Полина трудно. Тоже удивительно. Те, ее предыдущие дети, выскакивали сами, минута – и все, нету. А тут такие мучения выпали, даже через много лет помнилось. Не боль, конечно, боль забывается быстро. Но – длительность процесса, усталость, умученность. Это забыть не получалось.
Ребенок, как родился, завопил густым басом. Врач и акушерка ахнули: тяжеловес, богатырь!
