Дед Мороз пришел живой.
Борода-то, борода!
А на шапке-то звезда,
На носу-то крапины,
А глаза-то папины!
Близнецы издевались над «ой-ой-ой» и повторяющимися «то, то, то».
– Интересно, кто эти стихи сочинил? – вздыхала Саша.
Впечатлительный Мишка позже признался, что концовка стихотворения приводила его в ужас: почему у этого жуткого поддельного Деда Мороза в военной шапке (раз на ней звезда) и с крапчатым носом были папины глаза? Ответ приходил самый чудовищный, из готических немецких сказок: может, это монстр и глаза он у папы вырвал?
Ребенок как раз подсмотрел тогда захватывающий дух фильм «Реаниматор». Именно подсмотрел, так как такому небольшому ребенку ужасы смотреть не полагалось, но он в дверную щелку достаточно увидел, чтобы потом впечатлений на год вперед хватило.
Миша, чтоб себя успокоить и не думать про выдранные у папы глаза, переделал стихи на свой, более позитивный лад.
Когда воспитательница репетировала детское выступление, он быстро и бездумно выпаливал официальную версию про крапины и глаза, а про себя (для успокоения) повторял свой, казавшийся ему более приличным и некровожадным, вариант. Только так мог он примириться со всей происходящей чушью.
Наступил день Икс.
Елка. Детский праздник. Поводили хоровод, попели.
Раздался многозначительный стук.
– А сейчас, дети!!! Кто к нам придет?
Все, как дураки, заорали:
– Дедушка Мороз!
Мишка молчал.
Раскрылись двери зала. Запахло ненавистным борщом (столовая находилась рядом).
Вошел Дед Мороз. Толстый, приземистый, в валенках с галошами.
Мишка расстроился, подумав: «Что ж это он, галоши не снял, а на него не ругаются, он ведь нам грязь с улицы сейчас занесет».
Дед шел, переваливаясь, и странным низким голосом что-то натужно бормотал.
В Мишкиной голове пронеслось обоснованное подозрение: «Чудной какой! А вдруг это маньяк? Или зомби? Оделся Дед Морозиком, и к нам на елочку! А сейчас такое начнется!!! Страшнее любого кино!»
От страха у Мишки свело живот. Он забыл про все на свете. Только смотрел во все глаза на Деда Мороза – оборотня, ожидая самого ужасного.
Примерные, хорошо вымуштрованные воспитанники детского сада, как ни в чем не бывало, читали у елки заранее выученные стихи, изо всех сил стремясь угодить страшному деду. Подарки зарабатывали. А чего их зарабатывать? Подумали бы своими головами! Ведь сами же деньги воспитательнице сдавали. И она еще напоминала по сто раз:
– Скажите мамам, чтоб деньги на подарки передали, не забудьте, а то без подарков останетесь!
А теперь все почему-то дружно валяли дурака, хотя и честно сдали эти несчастные деньги. Из кожи вон лезли перед этим посланцем ада, воплощением зла.
Мишке было не важно, что Дед Мороз не спешил перевоплощаться и показывать свое настоящее обличье. Может, он пока таится именно потому, что облюбовал его, Мишу. Недаром, ох недаром именно ему велели учить это… про глаза.
Когда Дед Мороз начал приближаться, не сводя с Миши глаз, мальчик понял, что не ошибся в своих опасениях.
Чудовище подошло почти вплотную своей жуткой походкой ожившего снеговика и прогудело:
– А что нам Миша сейчас прочитает?
«И имя мое ему известно», – с отчаянной тоской подумал ребенок, решая ни под каким видом не читать страшные стихи, чтобы не будить в ложном Дед Морозе память о прошлых злодеяниях.
– Я пи€сать хочу, – громко объявил маленький герой, надеясь спрятаться в туалете.
Дед Мороз навис своей тушей над его головой и тихо, но внятно произнес голосом их воспитательницы:
– Писай, но стихи читай!
И тогда Миша узнал ее! И понял, откуда взялся такой голос. Ведь у тётек не получается по-мужски говорить!
Он жутко рассердился на нее и на себя. На нее – за вранье, на себя – за дурацкий страх.
И чисто случайно, от всей гаммы переполнявших его противоречивых чувств прокричал собственные стихи:
К нам на елку – Бог ты мой!
Дед Мороз пришел зимой.
С очень длинной бородой,
В теплой шубе меховой,
На носу царапины,
Глаза свои, не папины.
– Что это ты такое читаешь? – еле слышно прошептала Марья Павловна.
А вслух, поднатужившись, забасила:
– Молодец, Миша, получи и ты свой подарок!
Теперь жертва собственной богатой фантазии могла беспрепятственно бежать в туалет.
Заведенные в детских учреждениях порядки десятилетиями не менялись. Рассказы детей возвращали Сашу в собственное детство. Время будто остановилось.
Туалеты детсадовские, кстати, были особой темой, достойной раздумий. Совершенно непонятно, почему маленькие люди, которым вполне знакомы стыд, стеснение, должны были делать все свои дела вместе, на виду, не тогда, когда действительно надо конкретному отдельно взятому организму, а когда положено: после прогулки, перед тихим часом и после него. Что делать тем, кому именно в этот разрешенный момент ничего и не хочется? Они просто посидят на своих горшках для приличия, а когда реально приспичит, постесняются попроситься, и в результате – мокрая простынка после беспокойного детского сна. И дальше – всеобщий позор, потому что нянька никогда не промолчит, наоборот, объявит во всеуслышание, что вот, такой большой, и что стыд-то какой, и много чего в том же духе.
У некоторых с туалетами завязывались очень непростые отношения. Хотелось чистоты, отсутствия вонищи и чтоб никто не требовал заканчивать побыстрее и строиться.
Тем не менее приспособиться старались все.
Одна из самых знаменитых русских пословиц: от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Как-то маленький Ромка спросил маму, почему это, если ты будешь много работать в поте лица своего, как Бог Адаму велел, и не будешь нарушать закон, все-таки суму, то есть нищету, и тюрьму должен рассматривать как возможные варианты своей судьбы. Пришлось сделать краткий исторический экскурс по страницам родной истории: про Ивана Грозного с его опричниками, про смутные времена, Пугачевский бунт, убийство императора Павла, восстание декабристов. Так в быстром темпе дошли до сталинских времен. По всему выходило, что человек всегда был пешкой, зависимой от того, кто в данный момент дорвался до власти. Но и цари, в свою очередь, ни от чего гарантированы не были.
Видимо, поэтому в нашей стране, начиная с детсадовских времен, людей постепенно приучают к лагерному зэковскому быту, когда даже в сортир шагать можно только всем вместе, построившись.
То, что в детстве усвоишь, останется с тобой навсегда…
4. 91-й
За год до возвращения семьи в Москву умерла тетя. Осталась Саша одна. Нет, конечно, у нее была семья, любимая и ценимая. Но когда умирает тот, кто к тебе, взрослому, относится как к ребенку, начинаешь всерьез понимать свое одиночество.
