– Семь лет назад у нас время такое было – неспокойное. Хм. Сейчас тоже спокойным не назовешь. Я вот, например, боюсь его одного отпускать.
Сразу видно – иностранец. Морду набить могут в два счета. Ни за что. Ради кайфа. И даже в машине когда едет, всякое может случиться…
Ну, ладно, это я отвлеклась. По порядку: время было лихое. Отец ее – мужик бизнесовый, точно вам говорю. Уверена, вот-вот вспомню кто. Тогда многое прояснится. Его конкуренты могли чем-то шантажировать. Похитили ребенка, он, допустим, пошел на уступки, они – ну, не конченые звери попались – завезли ее, подкинули, чтоб на себя не наводить. И все. Тела нет – нет убийства. С конкурентом расправились. Концы в воду. Совесть чиста: все живы.
Есть второй вариант. Допустим, у отца была баба на стороне. Они же все держат бабу на стороне для полноты жизни. А то и не одну, если средства позволяют. И вот эта баба хочет тоже побыть законной женой. А мужик ни мычит ни телится. Ну, она завелась и решила его подтолкнуть на поступок. Похитила ребенка. А потом принялась проявлять себя как лучшая советчица и друг, ну, чтоб он во всем винил жену, что не углядела, и ориентировался теперь на нее как на более надежную подругу. Это, между прочим, часто бывает, что люди расходятся, если что у них с ребенком случается. Много таких случаев знаю.
– Прошу заметить, там еще сын есть, тогда и его надо было спереть для верности, – поддела Надя.
– Да помню я. У каждой версии есть изъян, это понятно. Недостатков не будет у той версии, которая окажется правдой. А пока – предположения. Вот еще одно: зависть. Слишком хорошо жили. Квартира на Патриках, все такое. Хотя, если по справедливости, там еще такие дремучие коммуналки громоздятся! Почему бы ей оттуда не быть? Нет-нет! Крестик у нее от той жизни остался – это ж сразу видно, какие деньги водились. Ну, и кто-то добрый решил унять жар сердца, чтоб не так тяжело жилось, глядя на чужое процветание. Пусть и богатые поплачут. Тем более тогда незадолго дефолт был, сколько поразорялось! А этот на плаву. Ну, и того… Решили опустить.
– Я думаю, Ляле снотворное сильное дали или вкололи. Нашли ее в чужом городе спящей на пороге, как собачку бездомную. И как бы она, если не снотворное, спокойно дала себя переодеть во все чужое? – добавила Надя.
– Это – да. И я так думаю. Но тут – технические детали. И дело не в них. Дело в том – кто. И если мы вдруг найдем родителей, если они живы после такого остались…
– Там все-таки братик еще был, смысл жизни не исчез совсем…
– Да, так вот: если они живы и вместе по-прежнему живут, надо очень аккуратно предупредить их, что кто-то за ними наблюдает, скорее всего, пасет и их, и старшего ребенка, и девочку, серьезно и решительно пасет, раз не побоялся на территории детдома на нее напасть, да еще и в светлое время суток.
Леность сердца
Разговор подействовал на подруг умиротворяюще. Ирка с Патриком отправились в свою комнату вздремнуть. Надя тоже прилегла у себя. Поспать очень хотелось, встала слишком рано. Но сон не шел. Она примеряла всю Лялину ситуацию на себя, как обычно бывает в таких случаях: всю глубину беды постигаешь, если прикинешь, а каково было бы тебе, если… Тут особого воображения и не требовалось. Надина мама прошла сквозь все тропы и чащи безысходного детского одиночества. Безысходного и безнадежного: у нее на глазах арестовали родителей, и прощались они с ней навсегда. Без лишних слов, глазами прощались. Бывают проклятые минуты, когда молча выскажешь такую страшную правду, которую язык и выговорить не повернется. Это и впечатывается на все отпущенное человеку земное время, а не миллиарды произнесенных или услышанных звуков. Но все же мамина ситуация не содержала загадки. Надя прекрасно помнила родителей, знала их имена. Кстати, потом не забыть бы спросить, вдруг Ляля помнит, как папу-маму звали? Вот кто, если жив после утраты ребенка, находится все эти годы в аду! Такое страшно даже на долю мгновения представить в отношении себя. Про Колю… Нет, что угодно, только не это! Жить и не знать, где твой ребенок, что с ним, какие муки претерпевает, корить себя во всем! Даже в том, что подарила ему жизнь, обернувшуюся невыносимым кошмаром! И это не неделю, не месяц, а семь лет! Сильно же их кто-то ненавидит! И скорее, скорее надо разобраться.
Надя, рассказывая давеча о загадочных «неопознанных» людях, забыла упомянуть, с чего начался ее детский интерес. С названия книги, которую читал тогда дед.
– Якоб Вассерман «Каспар Хаузер, или Леность сердца», – увидела она тогда на обложке. – Почему «леность сердца», деда? Это про болезнь?
– Можно и так сказать, – отвлекся от чтения дед, – всеобщая человеческая болезнь, когда все вроде сочувствуют, а делать ничего толком не делают. И человек погибает. И все опять соболезнуют, не думая, что надо было при его жизни не полениться сделать что-то, чтоб раскрыть его загадку.
Потом Надя прочла книгу и поняла, о чем говорил дед. Негодовала на то, что леность сердца парализует людей.
Сейчас, как никогда раньше, она понимала, что, кроме лени сердечной, есть еще и непреодолимые обстоятельства, которые разрешатся, только если будет угодно судьбе. Что-то должно совпасть или не совпасть в определенный момент, и только тогда…
Андрей позвонил, когда она слегка задремала. Выслушав краткий, но эмоциональный отчет о том, что им сегодня удалось узнать, попросил дождаться его приезда, не пороть горячку.
– Сейчас главное – не напортить. Сидите тихо, не рыпайтесь. Я завтра приеду, все разглядим, что она навспоминала. Поспрашиваю ее сам еще раз. Тут надо серьезного профессионала задействовать, а то как бы не усугубить…
– Мне ее отец кого-то жутко напоминает. Вертится в голове, но ничего на ум не идет. И Ирка то же самое говорит! Не может же нас глючить одновременно.
– Если Ирке напоминает, это уже серьезно. Ждите меня. Как только вырвусь, сразу к вам. И… осторожно, слышишь? Ребят никуда не отпускай. Вообще – посидите тихо на участке, ладно?
У Нади заныло в животе от этих слов.
– Эй! Я просто так сказал, – почувствовал ее тревогу Андрей. – Все хорошо. Я на всякий случай. Вас же там много.
– Да, нас много. До завтра, – бесцветно отозвалась Надя.
Мама
Через несколько дней их будет еще больше. Прилетит мама с Шарлем, отчимом. С тех пор как обнаружились в целости-сохранности документы, свидетельствующие об унаследованных ими несметных богатствах, у мамы появилось дело: она возвращала семье то, что по всем международным законам должно было принадлежать именно им, и никому другому. Дело двигалось со страшным скрипом, особенно что касалось части наследства в виде солидной недвижимости на территории России.
– Дикое племя! – негодовала мать. – И они еще рассуждают о правах, собственности, рынке! Во всех цивилизованных странах провели реституцию. В Чехии вернули законным владельцам или их наследникам все, что отняли во время социализма. Дома, земли, замки, поместья – все. Безоговорочно. А здесь – попробуй заикнись. Такая ненависть возникает, как в семнадцатом году, аж зубы, как волки, оскаливают.
