Он еще немного рассказал Питеру о том, как он нашел
обезьяну, но ему не хотелось пугать еще больше и так уже запуганного мальчика.
Его рассказ стал непоследовательным и не совсем ясным, но Питер не задавал
вопросов. Хэл подумал, что, возможно, он сам заполняет пробелы, примерно таким
же образом, как сам Хэл вновь и вновь воображал себе смерть своей матери, хотя
и не видел, как это произошло.
И дядя Уилл и тетя Ида приехали на похороны. Потом дядя Уилл
вернулся обратно в Мейн, – настало время собирать урожай, а тетя Ида осталась
на две недели с мальчиками, чтобы перед тем, как отвезти их в Мейн, привести в
порядок дела своей покойной сестры. И кроме того в течение этого времени она
пыталась сблизиться с мальчиками, которые были так ошеломлены смертью матери,
что находились почти в коматозном состоянии. Когда они не могли уснуть, она
была с ними и поила их теплым молоком. Она была с ними, когда Хэл просыпался в
три часа ночи от кошмаров (кошмаров, в которых его мать подходила к аппарату
для охлаждения воды, не замечая обезьяну, которая плавала и резвилась в его
прохладных сапфирных глубинах, скалилась и стучала тарелками, оставлявшими в
воде два вскипавших пузырьками следа). Она была с ними, когда Билл заболел
сначала лихорадкой, потом стоматитом, а потом крапивницей через три дня после
похорон. Она была с ними. Дети хорошо узнали ее, и еще прежде чем они
отправились с ней на автобусе из Хартфорда в Портленд, и Билл и Хэл уже успели
прийти к ней каждый по отдельности и выплакаться у нее на коленях, пока она
обнимала и качала их. Так между ними установился контакт.
В тот день, когда они выехали из Коннектикута в Мейн,
старьевщик подъехал к дому на старом грохочущем грузовике и подобрал огромную
кучу ненужного хлама, которую Билл и Хэл вынесли на дорожку из заднего чулана.
Когда весь мусор был свален на тротуаре, тетя Ида сказала им пойти в задний
чулан н взять с собой оттуда какие-нибудь сувениры на память, которые им
захочется сохранить у себя. Для всего этого у нас просто не хватит места,
мальчики, – сказала она им, и Хэл понял, что Билл поймал ее на слове,
отправившись перетряхивать все эти волшебные коробки, оставшиеся от их отца.
Хэл не последовал за ним. Он потерял вкус к посещениям чулана. Ужасная мысль
пришла к нему в течение первых двух недель траура: возможно, его отец не просто
исчез или сбежал, обнаружив, что не приспособлен к семейной жизни.
Возможно, в его исчезновении виновата обезьяна.
Когда он услышал, как грузовик старьевщика рычит и с шумом
изрыгает выхлопные газы, прокладывая свой путь по кварталу, Хэл собрался с
духом, схватил обезьяну с полки, на которой она стояла с того дня, когда умерла
его мать (он даже не осмелился отнести ее обратно в чулан), и ринулся с ней
вниз по лестнице. Ни Билл, ни тетя Ида не увидели его. На бочке, полной
сломанных безделушек и заплесневевших книг, стояла та самая картонная коробка,
набитая точно таким же хламом. Хэл запихнул обезьяну в коробку, возвращая ее в
то место, откуда она впервые появилась, и истерически подзадоривая ее начать
стучать тарелками (ну давай, я заклинаю тебя, заклинаю тебя, дважды заклинаю
тебя), но обезьяна лежала неподвижно, небрежно откинувшись, словно высматривая
вдалеке автобус, усмехаясь своей ужасной, такой знакомой улыбкой.
Хэл стоял рядом, маленький мальчик в старых вельветовых
брюках и обшарпанных ботинках, пока старьевщик, итальянец с крестом на шее,
насвистывавший мелодию через дырку в зубах, грузил коробки и бочки в древний
грузовик с деревянными бортами. Хэл смотрел, как он поднимает бочку с
водруженной на нее картонной коробкой, он смотрел, как обезьяна исчезает в
кузове грузовика, он смотрел, как старьевщик забирается в кабину, мощно
сморкается в ладонь, вытирает руку огромным красным платком и заводит мотор,
грохочущий и изрыгающий маслянистый голубой дым. Он смотрел, как грузовик
отъезжает. И он почувствовал, как огромная тяжесть свалилась с его сердца. Он
дважды подпрыгнул так высоко, как он только мог, вытянув руки и подняв вверх
ладони, и если бы его заметил кто-нибудь из соседей, он посчитал бы это
странным или, возможно, даже почти святотатственным. Почему этот мальчик
прыгает от радости (ибо это был именно прыжок от радости, его трудно не
распознать), – наверняка спросил бы он себя, – когда не прошло и месяца с тех
пор, как его мать легла в могилу?
Он прыгал потому, что обезьяны больше не было, она исчезла
навсегда.
Во всяком случае, так ему тогда казалось.
Через три месяца тетя Ида послала его на чердак за коробками
с елочными украшениями, и когда он ползал на четвереньках в поисках этих
коробок, пачкая брюки в пыли, он внезапно снова встретился с ней лицом к лицу,
и его удивление и ужас были так велики, что ему пришлось укусить себя за руку,
чтобы не закричать… или не упасть замертво. Она была там, оскалясь в своей
зубастой усмешке, с тарелками, разведенными в стороны и готовыми зазвенеть,
перекинувшись небрежно через борт картонной коробки, словно высматривая вдалеке
автобус, и, казалось, говоря ему: Ты ведь думал, что избавился от меня, не так
ли? Но от меня не так-то просто избавиться, Хэл. Ты мне нравишься, Хэл. Мы
созданы друг для друга, мальчик и его ручная обезьяна, два старых приятеля. А
где-то к югу отсюда старый глупый старьевщик-итальянец лежит в ванной, выпучив
глаза, и его зубной протез высовывается у него изо рта, вопящего рта,
старьевщик, который воняет, как потекшая электрическая батарейка. Он собирался
подарить меня своему внуку, Хэл, он поставил меня на полу в ванной комнате,
рядом со своим мылом, бритвой и кремом для бритья, рядом с радиоприемником, по
которому он слушал Бруклина Доджерса, и тогда я начала стучать тарелками, и
одна из моих тарелок задела его старое радио, и оно полетело вниз, в ванну, и
тогда я отправилась к тебе, Хэл, я путешествовала ночью по дорогам, и лунный
свет сиял на моих зубах в три часа утра, и позади себя я оставляла многих
умерших на многих местах. Я пришла к тебе, Хэл, я твой подарок на Рождество,
так заведи меня, кто там умер? Это Билл? Это дядя Уилл? Или это ты, Хэл? Ты?
Хэл отпрянул, лицо его сумасшедше исказилось, глаза
вращались. Он чуть не упал, спускаясь вниз. Он сказал тете Иде, что не смог
найти рождественские украшения. Это была его первая ложь ей, и она увидела, что
это ложь, по его лицу, но, слава Богу, не спросила его ни о чем. А потом пришел
Билл, и она попросила его поискать, и он притащил с чердака коробки с
украшениями. Позже, когда они остались одни, Билл прошипел ему, что он –
болван, который не может отыскать свою задницу с помощью двух рук и одного
фонарика. Хэл ничего не ответил. Хэл был бледен и молчалив и почти ничего не ел
за ужином. И в ту ночь ему снова снилась обезьяна, как одна из ее тарелок
сбивает радио, и оно летит прямо в ванну, а обезьяна скалится и стучит
тарелками, и каждый раз раздается дзынь, и еще раз дзынь, и еще раз дзынь. Но
человек, лежащий в ванной в тот момент, когда в воде происходило короткое
замыкание, был не старьевщиком-итальянцем.
Это был он сам.
Хэл и его сын сбежали вниз от дома к лодочному сараю,
который стоял над водой на старых сваях. Хэл держал рюкзак в правой руке. Во
рту у него пересохло. Его слух невероятно обострился. Рюкзак был очень тяжелым.
