Через некоторое время, едва ли не сходя с ума от ужаса, но
не в силах удержаться, он вполз на чердак.
Привет, Хэл, как поживаешь? Обезьяна усмехалась в темном
углу. Ее тарелки были занесены для удара на расстоянии примерно фута одна от
другой. Диванная подушка, которую Хэл поставил между ними, валялась в другом
конце чердака. Что-то, какая-то неведомая сила, отбросило ее так сильно, что
ткань порвалась и набивка вывалилась наружу. Не беспокойся о Дэзи, – прошептала
обезьяна у него в голове, уставившись карими глазами в голубые глаза Хэла
Шелбурна. Не беспокойся о Дэзи, она была старой собакой, Хэл, даже ветеринар
подтвердил это, и кстати, ты видел, как кровь хлынула у нее из глаз, Хэл?
Заведи меня, Хэл. Заведи меня, давай поиграем, кто там умер, Хэл? Это случайно
не ты?
А когда сознание вернулось к нему, он обнаружил, что он
словно под гипнозом ползет к обезьяне. Одну руку он вытянул, чтобы схватить
ключ. Тогда он бросился назад и чуть не упал вниз с чердачной лестницы и,
наверное, упал бы, если бы ход на чердак не был бы таким узким. Тихий скулящий
звук вырвался у него из горла.
Он сидел на лодке и смотрел на Питера.
– Завертывать тарелки бесполезно, – сказал он. – Я уже
попробовал однажды.
Питер нервно посмотрел на рюкзак.
– И что случилось, папочка?
– Ничего такого, о чем мне хотелось бы сейчас рассказывать,
– сказал Хэл, – и ничего такого, чтобы тебе хотелось бы услышать. Подойди и
подтолкни меня.
Питер уперся в лодку, и корма заскрежетала по песку. Хэл
оттолкнулся веслом, и неожиданно чувство тяжести исчезло, и лодка стала
двигаться легко, вновь обретя себя после долгих лет в темном лодочном сарае,
покачиваясь на волнах. Хэл опустил в воду другое весло и защелкнул запор.
– Осторожно, папочка, – сказал Питер.
– На это уйдет не много времени, – пообещал Хэл, но,
взглянув на рюкзак, он засомневался в своих словах.
Он начал грести, сильно подаваясь корпусом вперед. Старая,
знакомая боль в пояснице и между лопатками дала о себе знать. Берег отдалялся.
Фигурка Питера уменьшилась, и он волшебным образом превращался в
Восьмилетнего, шестилетнего, четырехлетнего ребенка,
стоящего на берегу. Он заслонял глаза от солнца совсем крохотной, младенческой
рукой.
Хэл мельком взглянул на берег, но не стал рассматривать его
внимательно. Прошло почти пятнадцать лет, и если бы он стал всматриваться, он
скорее заметил бы различия, а не сходства и был бы сбит с толку. Солнце жгло
ему шею, и он стал покрываться потом. Он посмотрел на рюкзак, и на мгновение
выбился из ритма греби. Ему показалось… ему показалось, что рюкзак шевелится.
Он начал грести быстрее.
Подул ветер, высушил пот и охладил шею. Лодка приподнялась,
и ее нос, опустившись, выбросил в обе стороны два фонтана брызг. Не стал ли
ветер сильнее, в течение последней минуты или около того? И не кричит ли там
Питер? Да. Но Хэл ничего не мог расслышать за шумом ветра. Это не имеет
значения. Избавиться от обезьяны еще на тридцать лет – или, может быть…
(прошу тебя, Господи, навсегда) навсегда – вот что имело
значение.
Лодка поднялась и опустилась. Он посмотрел налево и увидел
небольшие барашки. Он посмотрел в сторону берега и увидел Охотничий мыс и
разрушенную развалину, которая, должно быть, во времена их с Биллом детства
была лодочным сараем Бердона. Значит, почти уже здесь. Почти над тем местом,
где знаменитый студебеккер Амоса Каллигана провалился под лед одним давно
миновавшим декабрьским днем. Почти над самой глубокой частью озера.
Питер что-то кричал, кричал и куда-то указывал. Хэл ничего
не мог разобрать. Лодку мотало из стороны в сторону, и по обе стороны от ее
обшарпанного носа возникали облачка мелких капель. Небольшая сияющая радуга
была разорвана облаками. По озеру проносились тени от облаков, волны стали
сильнее, барашки выросли. Его пот высох, и теперь кожу его покрыли мурашки.
Брызги промочили его пиджак. Он сосредоточенно греб, глядя попеременно то на
линию берега, то на рюкзак. Лодка снова поднялась и на этот раз так высоко, что
левое весло сделало гребок в воздухе.
Питер указывал на небо, и его крик был слышен лишь как
тоненький, яркий ручеек звука.
Хэл глянул через плечо.
Волны бесновались. Темно-синее, почти черное озеро было
прошито белыми швами барашков. По воде, по направлению лодки неслась тень, и
что-то в ее очертаниях показалось ему знакомым, так жутко знакомым, что он
Взглянул на небо и крик забился у него в окоченевшем горле.
Солнце было скрыто за облаком, разрезавшим его на две
горбатых половинки, на два золотых полумесяца, занесенных для удара. Через
просветы в облаке лился солнечный свет в виде двух ослепительных лучей.
Когда тень от облака накрыла лодку, обезьяньи тарелки, едва
приглушенные рюкзаком, начали звенеть. Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь, это ты, Хэл,
наконец-то это ты, ты сейчас прямо над самой глубокой частью озера и настал
твой черед, твой черед, твой черед…
Все части берегового пейзажа соединились в знакомый образ.
Гниющие останки студебеккера Амоса Каллигана лежали где-то внизу, в этом месте
водились большие рыбины, это было то самое место.
Быстрым движением Хэл защелкнул весла запорами, наклонился
вперед, не обращая внимания на ужасную качку, и схватил рюкзак. Тарелки
выстукивали свою дикую, языческую музыку. Бока рюкзака словно подчинялись ритму
дьявольского дыхания.
– Здесь, эй, ты! – закричал Хэл. – Прямо здесь!
Он выбросил рюкзак за борт.
Рюкзак быстро пошел ко дну. Мгновение Хэл мог видеть, как он
опускается вниз, и в течение бесконечной секунды он все еще слышал звон
тарелок. И в течение этой секунды ему показалось, что черные воды просветлели,
и он увидел дно ужасной бездны. Там был студебеккер Амоса Каллигана, и за его
осклизлым рулем сидела мать Хэла – оскалившийся скелет, из пустой глазницы
которого выглядывал озерный окунь. Дядя Уилл и
Тетя Ида небрежно развалились рядом с ней, и седые волосы
тети Иды медленно поднимались, по мере того, как рюкзак опускался вниз,
переворачиваясь и время от времени испуская несколько серебристых пузырей:
Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь…
Хэл выдернул весла из запоров и снова опустил их в воду,
содрав до кожи костяшки пальцев ( о, Боже мой, багажник студебеккера Амоса
Каллигана был битком набит мертвыми детьми! Чарли Сильвермен… Джонни
Мак-Кэйб…), и начал разворачивать лодку.
Под ногами у него раздался сухой звук, похожий на
пистолетный выстрел, и неожиданно струя воды забила между досками. Лодка была
старой, разумеется, она слегка усохла, образовалась небольшая течь. Но ее не
было, когда он греб от берега. Он был готов поклясться в этом.
