– Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые
из них уже закончили школу, – добавил Нордхоф. – Так по крайней мере говорила
его мать.
– Так оно и было. Мы все очень гордились им. – Здесь Ричард
немного покривил душой: гордился он, гордилась мать Джона, но отцу Джона было
абсолютно на все наплевать. – Однако проекты для технической выставки и
самодельный гибрид текст-процессора... – Он пожал плечами.
Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:
– В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок
из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов,
смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил,
что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень открыл тахионы –
отрицательные частицы, которые, предположительно, движутся по времени в
обратном направлении, – еще в 1954 году. А в Уотербери, что в Коннектикуте,
одиннадцатилетний мальчишка сделал бомбу из целлулоида, который он соскреб с
колоды игральных карт, и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те,
которые посообразительней, иногда такое могут выкинуть, что только диву
даешься.
– Может быть. Может быть.
– В любом случае это был прекрасный мальчуган.
– Вы ведь любили его немного, да?
– Мистер Хагстром, – сказал Нордхоф. – Я очень его любил. Он
был по-настоящему хорошим ребенком.
И Ричард задумался о том, как это странно, что его брата
(страшная дрянь, начиная с шести лет) судьба наградила такой хорошей женой и
отличным умным сыном. Он же, который всегда старался быть мягким и порядочным
(что значит «порядочный» в нашем сумасшедшем мире?), женился на Лине,
превратившейся в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета. Глядя в
честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается понять,
почему так получилось и какова здесь доля его вины, в какой степени случившееся
– результат его собственного бессилия перед судьбой?
– Да, – сказал Ричард. – Хорошим.
– Меня не удивит, если эта штука заработает, – сказал
Нордхоф. – Совсем не удивит.
Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку
и включил текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что сейчас на
экране появятся буквы IBM. Буквы не появились. Вместо них, словно голос из
могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН.
– Боже, – прошептал Ричард, как подкошенный опустившись на
стул.
Его брат, жена брата и их сын две недели назад возвращались
из однодневной поездки за город. Машины вел пьяный Роджер. Пил он практически
каждый день, но на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со своим
старым пыльным фургоном, сорвался с почти стофутового обрыва. Машина
загорелась. Джону было четырнадцать лет, нет – пятнадцать. Старик сказал, что
ему исполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года – и он бы
освободился из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день
Рождения... И скоро наступит мой.
Через неделю. Джон приготовил ему в подарок текст-процессор.
От этого Ричарду почему-то стало не по себе, и он даже не
мог сказать, почему именно. Он протянул было руку, чтобы выключить машину, но
остановился.
"Какой-то парнишка смастерил атомный ускоритель из двух
консервных банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять
долларов.
Ну-ну. А еще в нью-йоркской канализации полно крокодилов, и
ВВС США прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если
честно, то, может быть, я не хочу быть уверенным в этом на сто процентов".
Он встал, обошел машину и заглянул внутрь через прорези на
задней крышке дисплейного блока. Все, как Нордхоф и говорил: провода «Radio
Shack. Made in Taiwan», провода «Western Electric», «westtrecs» и «Electric
Set» [детский конструктор] с маленькой буквой 'R', обведенной кружочком. Потом
он заметил еще кое-что, что Нордхоф или не разглядел, или не захотел упоминать:
трансформатор «Lionel train» [игрушечная железная дорога], облепленный
проводами будто невеста Франкенштейна.
– Боже, – сказал он, рассмеявшись, и почувствовал, что на
самом деле близок к слезам. – Боже, Джонни, что ты такое создал?
Но ответ он знал сам. Он уже давно мечтал о
текст-процессоре, говорил об этом постоянно и, когда саркастические насмешки
Лины стали совсем невыносимы, поделился своей мечтой с Джоном.
– Я мог бы писать быстрее, мигом править и выдавать больше
материала, – сказал он Джону однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на
него своими серьезными голубыми глазами, умными, но из-за увеличивающих стекол
очков всегда настороженными и внимательными. – Это было бы замечательно...
Просто замечательно.
– А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя
Рич?
– Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, – улыбнулся
Ричард. – Самая простая модель «Radio Shack» стоит около трех тысяч. Есть и еще
дороже. До восемнадцати тысяч долларов.
– Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, – заявил
Джон.
– Может быть, – сказал тогда Ричард, похлопав его по спине,
и до звонка Нордхофа он больше об этом разговоре не вспоминал.
Провода от детского электроконструктора.
Трансформатор «Lionel train».
Боже!
Он вернулся к экрану дисплея, собравшись выключить текст-процессор,
словно попытка написать что-нибудь в случае неудачи могла как-то очернить
серьезность замысла его хрупкого обреченного на смерть племянника.
Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу «EXECUTE», и
по спине у него пробежали маленькие холодные мурашки. «EXECUTE» [казнить, а
также исполнить, выполнить] – если подумать, странное слово. н не отождествлял
его с писанием, слово ассоциировалось скорее с газовыми камерами, электрическим
стулом и, может быть, пыльными старыми фургонами, слетающими с дороги в
пропасть.
«EXECUTE».
Процессорный блок гудел громче, чем любой из тех, что ему
доводилось слышать, когда он приценивался к текст-процессорам в магазинах.
Пожалуй, он даже ревел. «Что там в блоке памяти, Джон? – подумал Ричард. –
Диванные пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервные банки
из-под супа?» Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими чертами
лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально – так ревновать
чужого сына к его отцу.
«Но он должен был быть моим. Я всегда знал это, и, думаю, он
тоже знал». Белинда, жена Роджера... Белинда, которая слишком часто носила
темные очки в облачные дни. Большие очки, потому что синяки под глазами имели
отвратительное свойство расплываться. Но бывая у них, он иногда смотрел на нее,
тихий и внимательный, подавленный громким хохотом Роджера, и думал почти то же
самое: «Она должна была быть моей».
