«У меня был газовый фонарь, и я зажег его. Сразу понял, что
это было. Но от этого мне не стало легче. Наоборот, гораздо хуже. Как только я
хорошенько рассмотрел эту штуку, я почувствовал пульсирующие взрывы острой боли
в голове. На мгновение мне показалось, что глаза мои стали смотреть внутрь и я
могу заглянуть в свой собственный мозг и увидеть дымящиеся, чернеющие,
умирающие клетки. Это было противопожарное устройство, в 1969 году оно было еще
большей технической новинкой, чем даже микроволновая печь».
«Я вылетел из квартиры и понесся вниз по лестнице. Хотя я
жил на шестом этаже, к тому времени я перестал пользоваться лифтом. Я
забарабанил в дверь к швейцару. Я сказал ему, что хочу, чтобы эту штуку убрали,
хочу, чтобы ее убрали совсем, хочу, чтобы ее убрали сегодня же вечером, хочу,
чтобы убрали ее в течение часа. Он посмотрел на меня так, как будто я – вы
простите мне это выражение – свихнулся, как пьяный барсук, и теперь я его
прекрасно понимаю. Противопожарное устройство было установлено для моего же
блага, для моей же безопасности. Сейчас они есть повсюду, но тогда это был
Большой Шаг Вперед, за который ассоциация жильцов вносила специальную плату».
«Он снял устройство – много времени на это не потребовалось
– но взгляд его оставался столь же пристальным, и отчасти я мог его понять. Я
был небрит, от меня несло виски, волосы у меня на голове стояли дыбом, пальто
было грязным. Он, должно быть, знал, что я уже не хожу на работу, что я продал
мой телевизор, что телефон и электроэнергию я добровольно отключил. Он считал
меня сумасшедшим».
«Возможно я и был сумасшедшим, но, как и Рэг, я не был
идиотом. Я стал очень любезным. Редакторам по должности полагается уметь
располагать к себе людей. И я подмазал его десятидолларовым банкнотом. В конце
концов мне удалось замять это происшествие, но, по тем взглядам, которые я
ощущал на себе в течение следующих двух недель – моих последних недель в этом
доме – я понял, что слухи обо мне распространились. Тот факт, что ни один из
членов жилищной ассоциации не подошел ко мне, чтобы упрекнуть меня в
неблагодарности, был особенно красноречив. Я сидел при неровном свете газового
фонаря, единственного источника света на все три комнаты, за исключением всех
электрических фонарей Манхэттена, свет которых пробирался через окна. Я сидел с
бутылкой в одной руке и с сигаретой в другой и смотрел на участок потолка, где
раньше было противопожарное устройство с красным глазком, глазком, который был
таким безобидным в дневное время, что я никогда даже не замечал его. Я думал о
неопровержимом факте, что хотя я и отключил все электричество, одна штука
все-таки работала… а где оказалась одна, там могла оказаться и другая».
«Но даже если это и не так, весь дом все равно был начинен
проводами. Он был полон проводами, как человек, умирающий от рака, бывает полон
злокачественными клетками и гниющими внутренними органами. Закрыв глаза, я мог
видеть все эти провода, бегущие в темноте и излучающие слабый зеленый свет».
«Когда я получил от Джейн Торп письмо, в котором она
упоминала о фольге, одна часть моего „я“ поняла, что в этом она увидела признак
безумия Рэга. И эта часть моего „я“ знала, что я должен ответить ей так, будто
все мое „я“ уверено в ее правоте. Но другая часть моего „я“ – к тому времени
значительно большая – воскликнула: „Какая замечательная идея!“ – и в тот же
день я покрыл фольгой все выключатели у себя в квартире. Вспомните, что я был
тем человеком, который должен был помогать Рэгу Торпу. При всей мрачности
ситуации это довольно забавно».
«В ту ночь я решил выехать с Манхэттена. У меня был старый
фамильный дом в Адирондакс, куда я мог отправиться, и мне нравилась эта
перспектива. Единственное, что удерживало меня в городе, – это был рассказ Рэга
Торпа. Если для Рэга „Баллада о блуждающей пуле“ стала спасательным кругом в
океане безумия, то теперь она сыграла ту же роль и для меня. Я хотел, чтобы ее
напечатали в каком-нибудь приличном журнале. После этого я мог отправляться
хоть к черту на куличики».
«Вот до какого момента дошла переписка Уилсон-Торп как раз
незадолго до катастрофы. Мы были похожи на двух умирающих наркоманов,
проводящих сравнительный анализ достоинств героина и ЛСД. У Рэга форниты жили в
пишущей машинке, у меня они жили в стенах, и у нас обоих они жили в головах».
«И кроме того, были еще и они. Не забывайте о них. Прошло
немного времени, и я решил, что к ним принадлежат все нью-йоркские редактора
художественной прозы – нельзя сказать, чтоб их осталось много к концу 1969
года. Если всех их собрать вместе, их можно было бы убить одним зарядом дроби,
и вскоре я начал думать, что это не такая уж и плохая идея». «Только через пять
лет я смог взглянуть на эту ситуацию их глазами. Я потряс своим видом швейцара,
а ведь он видел меня не в самом худшем состоянии и к тому же получил от меня на
чай. Что касается редакторов… ирония была в том, что многие из них
действительно были моими хорошими друзьями. Джерид Бейкер, например, был
заместителем редактора по художественной литературе в „Эсквайре“, а ведь мы с
Джеридом вместе воевали во Второй мировой войне. Эти ребята не просто
почувствовали некоторое неудобство, увидев новую улучшенную версию Хенри
Уилсона. Они были в ужасе. Если бы я просто отослал рассказ с любезным
поясняющим письмом, мне, возможно, сразу же удалось бы пристроить его. Но это
мне казалось недостаточным. О, нет, это не для такого рассказа. Я должен был
убедиться в том, что об этом рассказе позаботятся особо. Так что я таскался с
ним от двери к двери, вонючий, седой бывший редактор с трясущимися руками и
красными глазами, с огромным кровоподтеком на левой щеке, который я приобрел,
стукнувшись о дверь ванной комнаты, пробираясь к туалету в кромешной темноте».
«Кроме того, я не желал разговаривать с этими ребятами в их
кабинетах. Я просто-напросто был не в состоянии. Давно прошли те времена, когда
я мог позволить себе зайти в лифт и подняться на сороковой этаж. Так что я
поджидал их в парках, на лестницах, или, как это случилось с Джеридом Бейкером,
в баре на сорок девятой авеню. Джерид по крайней мере был бы рад пригласить
меня в более приличное место, но, как вы понимаете, прошли те времена, когда
нашелся хотя бы один уважающий себя метрдотель, который пропустил бы меня в
ресторан для деловых людей». Агент поморщился. «Я получал формальные обещания
прочесть рассказ, за которыми следовали неформальные вопросы о том, как мое
здоровье, как много я пью. Я помню – весьма смутно – как я пытался объяснить
парочке из них, что утечки электричества и радиации сбивают все мысли у людей,
и когда Энди Риверс, возглавлявший отдел художественной литературы в „Американз
Кроссингз“, спросил, не нужна ли мне помощь, я сказал, что это ему нужна
помощь». «Видишь всех этих людей на улице?» – спросил я. Мы стояли с ним в
Вашингтон-сквер парке. «У половины, а, может быть, даже у трех четвертей из них
в мозгу развились злокачественные опухоли. Держу пари, что ты не возьмешь
рассказ Торпа, Энди. Черт, вы ничего не можете понять в этом городе. Ваш мозг
находится на электрическом стуле, а вы даже не подозреваете об этом».
