Но… она вернулась.
Медленно Хэл снова закрыл колодец, так же, как он это сделал
тогда, и в ушах у себя услышал призрачное эхо обезьяньих тарелок:
Дзынь-дзынь-дзынь-дзынь, кто умер, Хэл? Терри? Дэнис? Или Питер, Хэл? Он твой
любимчик, не так ли? Так это он? Дзынь-дзынь-дзынь…
– Немедленно положи это!
Питер вздрогнул и уронил обезьяну, и на одно кошмарное
мгновение Хэлу показалось, что это сейчас произойдет, что толчок запустит механизм
и тарелки начнут стучать и звенеть.
– Папа, ты испугал меня.
– Прости меня. Я просто… Я не хочу, чтобы ты играл с этим.
Все остальные ходили смотреть фильм, и он предполагал, что
вернется в мотель раньше их. Но он оставался в доме дяди Уилла и тети Иды
дольше, чем предполагал. Старые, ненавистные воспоминания, казалось, перенесли
его в свою собственную временную зону.
Терри сидела рядом с Дэнисом и читала газету. Она уставилась
на старую, шероховатую газету с тем неотрывным, удивленным вниманием, которое
свидетельствовало о недавней дозе валиума. Дэнис читал рок-журнал. Питер сидел
скрестив ноги на ковре, дурачась с обезьяной.
– Так или иначе она не работает, – сказал Питер. Вот почему
Дэнис отдал ее ему, – подумал Хэл, а затем почувствовал стыд и рассердился на
себя самого. Он все чаще и чаще испытывал эту неконтролируемую враждебность к
Дэнису и каждый раз впоследствии ощущал свою низость и… липкую беспомощность.
– Не работает, – сказал он. – Она старая. Я собираюсь
выбросить ее. Дай ее сюда.
Он протянул руку, и Питер с несчастным видом передал ему
обезьяну.
Дэнис сказал матери:
– Папаша становится чертовым шизофреником.
Хэл оказался в другом конце комнаты еще прежде, чем он успел
подумать об этом. Он шел с обезьяной в руке, усмехавшейся, словно в знак
одобрения. Он схватил Дэниса за ворот рубашки и поднял его со стула. Раздался
Мурлыкающий звук: кое-где разошлись швы. Дэнис выглядел
почти комично испуганным. Номер «Рок-волны» упал на пол.
– Ой!
– Ты пойдешь со мной, – сказал Хэл жестко, подталкивая сына
к двери в смежную комнату.
– Хэл! – почти закричала Терри. Питер молча устремил на него
изумленный взгляд.
Хэл затолкал Дэниса в комнату. Он хлопнул дверью, а затем
прижал к двери Дэниса. Дэнис приобрел испуганный вид.
– У тебя, похоже, слишком длинный язык, – сказал Хэл.
– Отпусти меня! Ты порвал мою рубашку, ты…
Хэл тряхнул его еще раз.
– Да, – сказал он. – Действительно, слишком длинный язык.
Разве тебя не учили в школе правильно выражаться? Или, может быть, ты этому
учился в курилке?
Дэнис мгновенно покраснел, его лицо безобразно исказилось в
виноватой гримасе.
– Я не ходил бы в эту дерьмовую школу, если бы тебя не
уволили, – выкрикнул он.
Хэл еще раз тряхнул Дэниса.
– Я не был уволен, меня освободили от работы временно, и ты
прекрасно об этом знаешь, и я не хочу больше слышать от тебя эту чепуху. У тебя
есть проблемы? Ну что ж, добро пожаловать в мир, Дэнис. Но только не надо
сваливать все свои трудности на меня. Ты сыт. Твоя задница одета. Тебе
двенадцать лет, и в двенадцать лет я не… желаю слышать от тебя… всякое дерьмо.
– Он отмечал каждую фразу, прижимая мальчика к себе до тех пор, пока их носы
почти не соприкоснулись, и затем вновь отшвырнув его к двери. Это было не
настолько сильно сделано, чтобы ушибить его, но Дэнис испугался. Отец никогда
не поднимал на него руки с тех пор, как они переехали в Техас. Дэнис начал
плакать, издавая громкие, неприятные, мощные всхлипы.
– Ну, давай, побей меня! – завопил он Хэлу. Лицо его
искривилось и покрылось красными пятнами. – Побей меня, если тебе так хочется
этого, я знаю, как ты ненавидишь меня!
– Я не ненавижу тебя. Я очень тебя люблю, Дэнис. Но я твой
отец, и ты должен уважительно относиться ко мне, иначе тебе достанется от меня.
Дэнис попытался высвободится. Хэл притянул ребенка к себе и
крепко обнял его. Мгновение Дэнис сопротивлялся, а затем прижался лицом к груди
Хэла и заплакал в полном изнеможении. Такого плача Хэл никогда не слышал ни у
одного из своих детей. Он закрыл глаза, понимая, что и сам он обессилел.
Терри начала молотить в дверь с другой стороны.
– Прекрати это, Хэл! Что бы ты ни делал с ним, прекрати
немедленно!
– Я не собираюсь его убивать, – сказал Хэл. – Оставь нас,
Терри.
– Ты не…
– Все в порядке, мамочка, – сказал Дэнис, уткнувшись в грудь
Хэла.
Он ощущал ее недолгое озадаченное молчание, а затем она
ушла. Хэл снова посмотрел на сына.
– Прости меня, за то что я обозвал тебя, папочка, – неохотно
проговорил Дэнис.
– Хорошо. Я охотно принимаю твои извинения. Когда мы
вернемся домой на следующей неделе, я подожду два или три дня, а затем обыщу
все твои ящики. Если в них находится что-нибудь такое, что ты не хотел бы мне
показывать, то я тебе советую избавиться от этого.
Снова краска вины. Дэнис опустил глаза и вытер нос тыльной
стороной руки.
– Я могу идти? – его голос вновь звучал угрюмо.
– Конечно, – сказал Хэл и отпустил его. Надо поехать с ним
куда-нибудь весной и пожить в палатке вдвоем. Поудить рыбу, как дядя Уилл со
мной и Биллом. Надо сблизиться с ним. Надо попытаться.
Он сел на кровать в пустой комнате и посмотрел на обезьяну.
Ты никогда не сблизишься с ним, Хэл, – казалось, говорила ему ее усмешка.
Запомни это. Я здесь, чтобы обо всем позаботиться, ты всегда знал что однажды я
буду здесь.
Хэл отложил обезьяну и закрыл ладонями лицо.
Вечером Хэл стоял в ванной комнате, чистил зубы и думал. Она
была в той же самой коробке. Как могла она оказаться в той же самой коробке?
Зубная щетка больно задела десну. Он поморщился.
Ему было четыре, Биллу шесть, когда впервые он увидел
обезьяну. Их отец купил им дом в Хартфорде еще до того, как умер, или
провалился в дыру в центре мира, или что там с ним еще могло случиться. Их мать
работала секретарем на вертолетном заводе в Уэствилле, и целая галерея
гувернанток, смотрящих за детьми, побывала в доме. Потом настал момент, когда
очередной гувернантке надо было следить и ухаживать за одним только Хэлом, Билл
пошел в первый класс. Ни одна из гувернанток не задержалась надолго. Они беременели
и выходили замуж за своих дружков, или находили работу на вертолетном заводе,
или миссис Шелбурн заставала их за тем, как они с помощью воды возмещали
недостачу хереса или бренди, хранившегося в буфете для особо торжественных
случаев. Большинство из них были глупыми девицами, все желания которых
сводились к тому, чтобы поесть и поспать. Никто не хотел читать Хэлу, как это
делала его мать.
