Тут его перебил Дэвид Адли, и, хотя на губах его играла
улыбка, вопрос прозвучал со всей серьезностью:
– А что Стивенс? Он уже служил у вас, Джордж?
Грегсон повернулся к дворецкому:
– Стивенс, вы служили мне тогда, или это был ваш отец?
Ответ сопровождался отдаленным подобием улыбки:
– Я полагаю, шестьдесят пять лет назад этим человеком мог
быть мой дед, сэр.
– Во всяком случае место вы получили по наследству, –
философски изрек Адли.
– Как вам будет угодно, – вежливо откликнулся Стивенс.
– Я вот сейчас вспоминаю его, – снова заговорил Джордж, – и,
знаете, Стивенс, вы поразительно похожи на вашего… вы сказали деда?
– Именно так, сэр.
– Если бы вас поставить рядом, я бы, пожалуй, затруднился
сказать, кто есть кто… впрочем, этого уже не проверишь, не так ли?
– Да, сэр.
– Ну так вот, я сидел в ломберной – вон за той дверью – и
раскладывал пасьянс, когда увидел Генри Брауэра… в первый и последний раз. Нас
уже было четверо, готовых сесть за покер; мы ждали пятого. И тут Джейсон
Дэвидсон сообщает мне, что Джордж Оксли, наш пятый партнер, сломал ногу и лежит
в гипсе, подвешенный к дурацкому блоку. Увы, подумал я, видимо, игра сегодня не
состоится. Впереди долгий вечер, и нечем отвлечься от печальных мыслей,
остается только раскладывать пасьянс и глушить себя слоновьими дозами виски.
Как вдруг из дальнего угла раздался спокойный приветливый голос:
– Джентльмены, речь, кажется, идет о покере. Я с
удовольствием составлю вам компанию, если вы, конечно, не возражаете.
До этого момента гость сидел, зарывшись в газету «Уорлд»,
поэтому я впервые мог разглядеть его. Я увидел молодого человека со старым
лицом… вы понимаете, о чем я? После смерти Розали на моем лице появились точно
такие же отметины, только их было гораздо меньше. Молодому человеку, судя по
его шевелюре, было не больше двадцати восьми, но опыт успел наложить отпечаток
на его лицо, в глазах же, очень темных, залегла даже не печаль, а какая-то
затравленность. У него была приятная наружность – короткие подстриженные усики,
темно-русые волосы. Верхняя пуговица воротничка элегантного коричневого костюма
была расстегнута.
– Меня зовут Генри Брауэр, – отрекомендовался он.
Дэвидсон тотчас бросился к нему с протянутой рукой, от
радости он, кажется, готов был силой схватить покоившуюся на коленях ладонь
молодого человека. И тут произошло странное: Брауэр выронил газету и резко
поднял вверх обе руки, так что они оказались вне досягаемости. На его лице был
написан ужас.
Дэвидсон остановился в замешательстве, скорее смущенный, чем
рассерженный. Ему самому было двадцать два. Господи, какие же мы были… телята.
– Прошу прощения, – со всей серьезностью сказал Брауэр, – но
я никогда не пожимаю руки!
Дэвидсон захлопал ресницами:
– Никогда? Как странно. Но отчего же?
Вы уже поняли, что он был настоящий теленок. Брауэр
попытался объяснить ему как можно доходчивее, с открытой (хотя и
страдальческой) улыбкой:
– Я только что из Бомбея. Удивительное место… толпы, грязь…
эпидемии, болезни. На городских стенах охорашиваются стервятники. Я пробыл там
два года в торговой миссии, и наша западная традиция обмениваться рукопожатием
стала вызывать у меня священный ужас. Я отдаю себе отчет в том, что поступаю
глупо и невежливо, но ничего не могу с собой поделать. И если вы не будете
столь великодушны, что расстанетесь со мной без обиды в сердце…
– С одним условием, – улыбнулся Дэвидсон.
– Каким же?
– Вы сядете за игровой стол и пригубите виски моего друга
Джорджа, а я пока схожу за Бейкером, Френчем и Джеком Уайлденом.
Брауэр учтиво кивнул и отложил в сторону газету. Дэвидсон
круто развернулся и бросился за остальными партнерами. Мы с Брауэром пересели
за стол, покрытый зеленым сукном, я предложил ему выпить, он вежливо отказался
и сам заказал бутылку. В этом я усмотрел новое свидетельство его странной фобии
и промолчал. Я знавал людей, чей страх перед микробами и заразными болезнями
был сродни брауэровскому, если не сильнее. Вероятно, вам тоже известны подобные
случаи.
Мы покивали в знак согласия, а Джордж продолжал:
– Как здесь хорошо, – задумчиво произнес Брауэр. – С тех
пор, как я оставил службу в Индии, я избегал общества. Негоже человеку быть
одному. Я полагаю, даже для самых независимых самоизоляция есть худшая из
пыток!
Он сказал это с каким-то особым нажимом; я молча согласился.
Что такое настоящее одиночество, я хорошо почувствовал в окопах, ночью. Еще
острее – после смерти Розали. Я начинал проникаться симпатией к Брауэру,
несмотря на столь откровенную эксцентричность.
– Бомбей, наверно, удивительный город, – заметил я.
– Удивительный… и отвратительный. С нашей точки зрения,
многое в тамошней жизни просто не укладывается в голове. Например, их реакция
на автомобили: дети шарахаются от них в сторону, а затем бегут за ними
несколько кварталов. Самолет в глазах местных жителей – сверхъестественное
чудовище. То, что мы воспринимаем с абсолютным спокойствием или с оттенком
самодовольства, для них чудо; но, скажу вам честно, с таким же ужасом я впервые
смотрел на уличного бродягу, проглотившего пачку стальных иголок и
вытаскивавшего их одну за другой из открытых язв на кончиках пальцев. А для них
это в порядке вещей.
– Как знать, – продолжил он с некоторой торжественностью, –
возможно, этим двум культурам суждено было не смешиваться, но существовать
обособленно, каждой со своими чудесами. Проглоти вы или я пакет с иголками, и
нам не избежать медленной и мучительной смерти. А что касается автомобилей… –
он умолк с отрешенным выражением лица.
Я собирался что-то сказать, но тут появился Стивенс-старший
с бутылкой шотландского виски для Брауэра, а за ним Дэвидсон и остальные.
Прежде чем рекомендовать своих приятелей, Дэвидсон обратился к Брауэру:
– Генри, я их предупредил о вашей маленькой причуде, так что
можете ни о чем не беспокоиться. Позвольте вам представить: Даррел Бейкер… этот
суровый мужчина с бородой – Эндрю Френч… и, наконец, Джек Уайлден. Джорджа
Грегсона вы уже знаете.
Брауэр с учтивой улыбкой поклонился каждому, что как бы
заменяло рукопожатие. Тут же были распечатаны три колоды карт, деньги обменены
на фишки, и игра началась.
Мы играли шесть часов кряду. Я сорвал около двухсот
долларов; Бейкер игрок довольно слабый, оставил долларов восемьсот и глазом не
моргнул (его отец владел тремя самыми крупными обувными фабриками в Новой
Англии); Френч с Уайлденом поделили, примерно поровну, остальные шесть сотен.
Дэвидсон оказался в небольшом плюсе, а Брауэр в таком же минусе, но для
последнего остаться почти что при своих было равносильно подвигу: ему весь
вечер фатально не шла карта. Он одинаково свободно чувствовал себя как в
традиционной игре с пятью картами на руках, так и в новомодном варианте с семью
картами, и, по-моему, он несколько раз сорвал банк на чистом блефе, на который
сам я скорее всего не отважился бы.
