Да, я дорого бы дал, чтобы узнать причину… но в конце концов
главное – результат.
Когда Дэвидсон убрал руки от банка, Брауэр потянулся за
деньгами. На лице Дэвидсона вдруг изобразилось живейшее расположение, он
схватил руку Брауэра и крепко сжал ее со словами: «Великолепно сыграно, Генри,
просто великолепно. Я первый раз вижу…»
Раздался пронзительный, какой-то женский визг, прозвучавший
особенно жутко в тишине ломберной комнаты; Брауэр выдернул кисть и отшатнулся.
Стол едва не опрокинулся, фишки и вся наличность полетела в разные стороны.
Мы все окаменели. Брауэр, пошатываясь, сделал несколько
шагов, держа перед собой вытянутую руку, точно леди Макбет в мужском варианте.
Он был белый как саван, в глазах непередаваемый ужас. Мне стало страшно; ни до,
ни после не испытывал я такого страха, даже когда получил телеграмму о смерти
Розали.
Он начал стонать. Звук шел словно из гулкий бездны,
леденящий звук, почти нечеловеческий. Помнится, я подумал: «Да ведь он
сумасшедший!» И тут же понес какую-то околесицу: «Ключ, я оставил ключ
зажигания включенным… Господи, я не хотел!» И он кинулся к лестнице, что вела в
главный холл.
Я первым пришел в себя. Встал рывком из кресла и бросился за
ним следом, а Бейкер, Уайлден и Дэвидсон так и не пошевелились; они напоминали
высеченные из камня статуи инков, охраняющие сокровища племени.
Парадная дверь еще раскачивалась на петлях, я выбежал на
улицу и сразу увидел Брауэра, стоявшего на обочине и тщетно пытавшегося поймать
такси. Завидев меня, он горестно охнул, и я уже не знал, жалеть ли мне его или
изумляться.
– Подождите! – крикнул я. – Примите мои извинения за
Дэвидсона, хотя, уверен, он сделал это не нарочно. Но если в результате вы
вынуждены покинуть нас, что ж, не смею вас задерживать. Но сначала вы должны
забрать свой выигрыш, деньги немалые.
– Мне не следовало сюда приходить, – простонал он. – Ноги
сами понесли меня к людям, и вот… вот чем…
Я безотчетно потянулся к нему – естественное движение
человека, желающего помочь несчастному, – Брауэр же отпрянул и возопил:
– Не прикасайтесь ко мне! Мало вам одного? Боже, лучше бы я
умер!
Вдруг его лихорадочный взгляд остановился на бродячем псе с
ввалившимися боками и шелудивой драной шерстью. Свесив язык, пес трусил на трех
лапах по другой стороне безлюдной в этот ранний час улицы – наверное,
высматривал мусорный бак, чтобы перевернуть его и порыться в отбросах.
– Вот и я так же, – в задумчивости сказал Брауэр как бы
самому себе. – Всеми избегаемый, обреченный на одиночество, осмеливающийся
выйти на улицу лишь после того, как все запрутся в своих домах. Пария!
– Послушайте, – сказал я более жестким тоном, не желая
выслушивать мелодраматические излияния. – Я догадываюсь, что вы пережили
сильное потрясение и это расстроило ваши нервы, но, поверьте, на войне мне
довелось видеть великое множество…
– Так вы мне не верите? По-вашему, я потерял голову?
– Старина, я не знаю, вы потеряли голову или она вас, но я
точно знаю, что если мы с вами еще немного подышим этой сыростью, мы
определенно потеряем голос. Так что соблаговолите войти внутрь, хотя бы в холл,
а я попрошу Стивенса…
Я осекся под взглядом безумца; в этом взгляде не осталось ни
проблеска здравого смысла. Мне сразу вспомнились повредившиеся рассудком
солдаты, которых после выматывающих боев увозили на подводах с передовой: кожа
да кости, страшные невидящие глаза, язык мелет что-то несусветное.
– Не желаете ли взглянуть, как один изгой откликается на зов
другого? – спросил он, игнорируя мои слова. – Смотрите же, чему я научился в
чужедальних портах!
Он возвысил голос и выкрикнул как повелитель:
– Эй ты, кабы сдох!
Пес задрал голову и посмотрел на него настороженными
бегающими глазками (один светился яростным блеском, другой закрыло бельмо), а
потом неохотно изменил направление и, прихрамывая, затрусил к тому месту, где
стоял Брауэр.
Пес сделал это против своей воли, вне всякого сомнения. Он
скулил, рычал, поджимал хвост, напоминавший скорее грязную веревку, а ноги сами
несли его к противоположному тротуару. Он растянулся у ног Брауэра, весь дрожа
и подвывая. Его впалые бока ходили ходуном, а здоровый глаз, казалось, готов
был выпрыгнуть из орбиты.
У Брауэра вырвался дикий хохот, от которого я и по сей день
иногда вздрагиваю во сне.
– Ну что? Убедились? – сказал он, садясь на корточки. – Он
узнал во мне своего… и понял, чем это ему грозит.
Брауэр протянул руку – пес обнажил клыки и угрожающе
зарычал.
– Не надо! – воскликнул я. – Он вас цапнет!
Брауэр и бровью не повел. В свете уличного фонаря его лицо,
искаженное гримасой, было синевато-серым, зрачки чернели, как две прожженные в
пергаменте дыры.
– Вот еще, – пропел он. Глупости какие. Мы с ним просто
обменяемся сейчас рукопожатием… как недавно с вашим другом.
Он проворно схватил собачью лапу и встряхнул. Пес отчаянно
взвыл, но даже не подумал укусить человека.
Брауэр резко поднялся. Взгляд его прояснился, и только
необычная бледность отличала его в эту минуту от того джентльмена, что любезно
согласился быть нашим партнером за карточным столом.
– Я должен идти, – спокойно сказал он. – Пожалуйста,
передайте вашим друзьям мои извинения за столь нелепое поведение. Может быть,
мне еще представится случай… искупить свою вину.
– Это нам следовало бы принести свои извинения. – сказал я.
– И не забудьте о деньгах, которые вы выиграли. Тысяча долларов на дороге не
валяются.
– Ах да! Деньги! – его губы скривила горькая улыбка.
– Вам нет необходимости возвращаться в холл. Если вы
обещаете мне подождать здесь, я принесу деньги. Обещаете?
– Да. Если вам угодно. – Он задумчиво поглядел на пса,
скулящего у него в ногах. – Что, дворняга, никак напрашиваешься в гости, хочешь
разок в жизни поесть прилично? – И снова эта горькая улыбка.
Я оставил его, пока он не передумал, и поспешил в дом.
Кто-то – скорее всего Джек Уайлден, самый рассудительный, – успел обменять
фишки на «зелененькие» и сложить купюры аккуратной стопкой с центре игрового
стола. Никто не проронил ни звука, пока я собирал деньги. Бейкер и Уайлден
курили; Дэвидсон сидел как в воду опущенный, терзаясь муками раскаяния. Перед
уходом я положил ему руку на плечо, и он проводил меня благодарным взглядом.
Когда я снова вышел на улицу, там не было ни души. Брауэр
исчез. Я стоял, зажав в каждой руке по пачке денег, и бесцельно вертел головой
по сторонам. Я выкликнул его имя а случай, если он укрылся в тени где-нибудь
поблизости, – ответа не последовало. Взгляд мой упал вниз. Бродячий пес лежал
на прежнем месте, но я сразу понял, что ему уже никогда не рыться в отбросах.
Передо мной был труп. Клещи и блохи организованно покидали околевающее тело. Я
попятился, испытывая чувство брезгливости… и безотчетного страха. Что-то мне подсказывало:
Генри Брауэр не исчез из моей жизни. Так оно и вышло, хотя мне не суждено было
его увидеть.
