– Да ты совсем спятил, – сказал Шапиро.
Слова Рэнда страшно напугали его, казалось, мозги
остекленели от ужаса.
Рэнд не ответил. Глаза его продолжали всматриваться в дюны,
которые превращались из золота в черное, из черного – в золото... Шапиро
зашагал к кораблю.
Рэнд пробыл на дюне всю ночь и весь следующий день.
Шапиро выглянул и увидел его. Рэнд снял свой защитный костюм
и бросил под ноги. Песок уже почти целиком засыпал его. Из него одиноко и
молитвенно вздымался к небу один лишь рукав, все остальное было погребено под
песком. Песок походил на пару губ, с невиданной жадностью всасывающих в
беззубую пасть добычу. Шапиро охватило безудержное и безумное желание кинуться
на помощь и спасти костюм Рэнда. Но он не стал этого делать. Он сидел у себя в
каюте и ждал прибытия спасателей. Запах фреона почти исчез. Его сменил другой,
куда менее приятный – запах разложения останков Граймса.
Ни на второй день, ни ночью, ни на третий корабль спасателей
не прилетел.
Каким-то непонятным образом в каюте Шапиро появился песок –
и это несмотря на то, что все люки были задраены и система запоров держала
надежно. Он отсасывал его портативным пылесосом – тем самым, которым в первый
день собирал разлитую по полу воду.
Все время страшно хотелось пить. Его фляга уже почти совсем
опустела.
Ему тоже начало казаться, что он чувствует в воздухе привкус
соли. А во сне... во сне он отчетливо слышал, как кричали чайки. И еще он
слышал песок.
Ровный и неукротимый ветер придвигал первую дюну все ближе к
кораблю. В его каюте все еще было в относительном порядке – благодаря пылесосу,
– но во всех остальных помещениях и отсеках корабля уже властвовал песок.
Мини-дюны проникали через отверстия и сорванные люки и полностью завладели
«Эй-Эс-Эн/29». Они просачивались сквозь крошечные щелочки, мембраны и
вентиляторы, во взорванные камеры и отсеки.
Лицо у Шапиро осунулось, на щеках пробивалась колючая
щетина.
К вечеру третьего дня он поднялся на дюну проведать Рэнда.
Хотел было прихватить с собой шприц, затем отказался от этой мысли. Теперь он
точно знал: это не шок. Рэнд сошел с ума. И самое лучшее для него -это
побыстрее умереть. Похоже, это скоро должно случиться.
Если Шапиро просто осунулся, то Рэнд выглядел истощенным
сверх всякой меры. Сплошные кожа да кости. Ноги, прежде крепкие и плотные, с
прекрасно развитыми стальными мускулами, стали тощими и дряблыми. Кожа свисала
с них гармошкой, точно спущенный носок. Из одежды на нем остались лишь трусы из
ярко-красного нейлона, выглядевшие совершенно нелепо на иссохшем под солнцем
морщинистом теле. На впалых щеках и подбородке отрастала светлая щетина. Щетина
цвета пляжного песка. Волосы. прежде тускло-каштановые, выгорели под солнцем и
стали почти белыми. Они беспорядочными прядями свисали на лоб. На этом
иссушенном ветром мертвом лице жили, казалось, одни лишь глаза –
пронзительно-голубые, они с пугающей сосредоточенностью глядели из-под неровной
бахромы волос. Глядели на пляж.
(дюны, черт бы их побрал, ДЮНЫ)
Глядели неотступно, немигающе. И только тут Шапиро заметил
самое скверное. Самое страшное, что только могло случиться. Он увидел, что лицо
Рэнда превращается в дюну. Светлые борода и волосы – они затянули уже почти все
лицо...
– Ты, – сказал Шапиро, – скоро умрешь. Если не укроешься в
корабле и не напьешься, то скоро умрешь, понял?
Рэнд не ответил.
– Что ты торчишь тут? Чего тебе надо? В ответ – ни звука.
Лишь слабый шелест ветра и тишина. Шапиро заметил, что складки кожи на шее
Рэнда забиты песком.
– Я одного хочу, – произнес вдруг Рэнд еле слышным, точно
шелест ветра, шепотом. – Мне нужна моя запись концерта «Парней с пляжа». Она у
меня в каюте...
– Чтоб тебя!.. – взорвался Шапиро. – У меня совсем другие
заботы на уме! Я жду и надеюсь, что прежде, чем ты окочуришься, за нами
прилетит корабль. Хочу увидеть, как ты будешь орать и отбиваться, когда они
поволокут тебя с этого твоего драгоценного гребаного пляжа! Хочу увидеть, что
будет дальше!
– А пляж, я смотрю, и тебя достал, – заметил Рэнд. Голос
казался каким-то пустым и отдавал слабым звоном – так в октябре звенит ветер в
расколотой,. оставшейся на поле после сбора урожая тыкве. – Ты послушай, Билл.
Послушай волну...
Рэнд слегка склонил голову набок и прислушался. В
полуоткрытом рту виднелся язык. Он походил на сморщенную, высохшую губку.
Шапиро тоже прислушался. И действительно что-то услышал.
Он услышал дюны. Они пели. Пели полуденную песню воскресного
пляжа – колыбельную, призывавшую вздремнуть. Заснуть и не видеть снов, спать
долго-долго... Ни о чем не думать. И еще – крик чаек. Еле слышный шорох
песчинок. Движение дюн. Да, он их услышал, дюны. Услышал и почувствовал – они
так и тянут к себе.
– Ну вот, ты тоже слышишь... – сказал Рэнд.
Шапиро засунул в ноздрю сразу два пальца и начал ковырять –
до тех пор, пока из носа не потекла кровь. Затем закрыл глаза. Сознание
постепенно возвращалось. Сердце колотилось как бешеное.
Я почти как Рэнд... Господи... они почти достали меня!
Он открыл глаза и увидел, что Рэнд превратился в коническую
раковину. Такую одинокую на длинном пустом пляже, впитывающую в себя все звуки
– шепот погребенного под песками моря, шелест дюн, дюн и дюн... О нет, не надо,
простонал про себя Шапиро.
Надо, надо... Слушай волну... шепнули в ответ дюны.
И вопреки собственной воле Шапиро снова прислушался.
Затем всякая воля просто перестала существовать.
Он подумал: будет лучше слышно, если я присяду.
И сел рядом с Рэндом, скрестив ноги, точно индийский йог, и
вслушался.
И услышал, как поют «Парни с пляжа». Они пели о том, что им
весело, весело, весело! Пели о том, что девчонки на пляже всегда под рукой. И
еще он услышал...
...гулкое посвистывание ветра – не в ухе, а где-то во
впадине между правым и левым полушариями мозга, – услышал, как он поет в
темноте, соединяющей, точно узенький хрупкий мостик, то, что осталось от его
сознания, с вечностью. Он уже не чувствовал больше ни голода, ни жажды, ни жары,
ни страха. Он слышал лишь этот голос, поющий в бесконечной пустоте. И тут
появился корабль.
Он устремился вниз, дугой прочертив небо слева направо и
оставив за собой длинный клубящийся оранжевый след. Гром сотряс все вокруг,
несколько дюн обрушились, словно пробитые пулей мозги. От этого грохота у Билли
Шапиро едва не лопнула голова, его затрясло и резко швырнуло на песок. Но он
почти тотчас же вскочил на ноги. – Корабль! – заорал он. – Провалиться мне на
этом месте... Господи ты Боже!.. Корабль! КОРАБЛЬ!
