А теперь я себя убью. Так будет гораздо лучше. Я устал от
этого чувства вины, мук и тяжелых снов, а кроме того. мне не нравятся шорохи в
стене. Там может прятаться кто угодно, Или что угодно.
Я не сумасшедший. Я это знаю и надеюсь, вы тоже знаете. Если
ты говоришь, что не сумасшедший, считается, что ты сумасшедший и есть, но я
выше этих мелких игр. Она была со мной. Она была реальна. Истинная любовь не
умирает Вот как я подписывал все мои письма к Бетси. Те, которые рвал.
Но Нона была единственной, кого я любил по– настоящему.
Здесь так жарко. И мне не нравятся звуки в стенах.
ТЫ ЛЮБИШЬ?
A, я люблю.
А истинная любовь не умирает.
Оуэну
И так, мы тащимся в школу.
Зевотою сводит скулы.
Ты спросишь – какие уроки?
Мы – два урода-отрока,
Руки как крюки.
Вот она. Улица Фруктов, -
Ты смотришь мимо,
Губы упрямо сжаты...
Деревья стоят желтые,
Листву разносит на мили.
Листва гниет под стеной.
Рюкзак – у тебя за спиной.
У солнца – фруктовая кожица.
Прохожие хмурятся.
И тень твоих ног – ножницы -
Не режет улицу.
Ты говоришь: школьники – фрукты.
Круто!
Взрываемся смехом.
Все наезжают на ягоды -
Уж больно мелкие.
Бананы по коридорам стоят патрулями.
Вот к школе мы подрулили.
(Опавшей листвы запах.)
И у тебя в глазах
Я увидел внезапно
Персики – у доски,
Яблоки – на тусовках...
Школьники брызжут соком
В припадках тоски.
У груш – торчащие уши.
Арбузы – такие копуши,
Сплошь толстяки да мямли,
Для всех обузы.
Ты – говоришь – ты арбуз,
Я говорю – да мало ли...
Слова приносят беду.
Я тоже порассказал бы,
Да вот – не буду.
А мог бы ведь и про то,
Как парни-арбузы пугаются:
Трудно застегивать пуговицы
На собственных же пальто;
Сливы приходят на помощь...
Я бы сказал – а помнишь,
Как здесь, вот на этой улице,
Украл я твое лицо?
Ношу на своей роже,
Оно изрядно поношено -
В ухмылке растянуто.
Знаешь – мы скоро расстанемся,
Такой вот мрак.
На улице пусто.
Знаешь, а умирать -
Не простое искусство.
Но я-то учусь быстро,
Конец – близко.
А ты на белом листе
Напишешь свое имя.
Минуты летят – черт с ними.
Несутся туда,
Где – между Теперь и Тогда -
Смываемся мы с уроков,
Плетемся по Улице Фруктов -
Джинсы в заплатах,
Где ветер нас оплетает
Сетью осеннего злата,
Что, в общем, ужасно банально-
Сказал, и сам же не верю.
И чуть подальше
Сурово ведут бананы
Последний арбуз опоздавший
В высокие школьные двери...
Оставшийся в живых
Рано или поздно в процессе обучения у каждого
студента-медика возникает вопрос. Какой силы травматический шок может вынести
пациент? Разные преподаватели отвечают на этот вопрос по-разному, но, как
правило, ответ всегда сводится к новому вопросу: Насколько сильно пациент
стремится выжить?
26 января.
Два дня прошло с тех пор, как шторм вынес меня на берег.
Этим утром я обошел весь остров. Впрочем, остров – это сильно сказано. Он имеет
сто девяносто шагов в ширину в самом широком месте и двести шестьдесят семь
шагов в длину, от одного конца до другого.
Насколько я мог заметить, здесь нет ничего пригодного для
еды.
Меня зовут Ричард Пайн. Это мой дневник. Если меня найдут
(когда? ), я достаточно легко смогу его уничтожить. У меня нет недостатка в
спичках. В спичках и в героине. И того и другого навалом. Ни ради того, ни ради
другого не стоило сюда попадать, ха-ха. Итак, я буду писать. Так или иначе, это
поможет скоротать время.
Если уж я собрался рассказать всю правду – а почему бы и
нет? Уж времени-то у меня хватит! – то я должен начать с того, что я, Ричард
Пинцетти, родился в нью-йоркской Маленькой Италии. Мой отец приехал из Старого
Света. Я хотел стать хирургом. Мой отец смеялся, называл меня сумасшедшим и
говорил, чтобы я принес ему еще один стаканчик вина. Он умер от рака, когда ему
было сорок шесть. Я был рад этому.
В школе я играл в футбол. И, черт возьми, я был лучшим
футболистом из всех, кто когда-либо в ней учился. Защитник. Последние два года
я играл за сборную города. Я ненавидел футбол. Но если ты из итальяшек и хочешь
ходить в колледж, спорт – это единственный твой шанс. И я играл и получал свое спортивное
образование.
В колледже, пока мои сверстники получали академическое
образование, я играл в футбол. Будущий медик. Отец умер за шесть недель до
моего окончания. Это было здорово. Неужели вы думаете, что мне хотелось выйти
на сцену для получения диплома и увидеть внизу эту жирную свинью? Как
по-вашему, нужен рыбе зонтик? Я вступил в студенческую организацию. Она была не
из лучших, раз уж туда попал человек с фамилией Пинцетти, но все-таки это было
что-то.
Почему я это пишу? Все это почти забавно. Нет, я беру свои
слова обратно. Это действительно забавно. Великий доктор Пайн, сидящий на скале
в пижамных штанах и футболке, сидящий на острове длиной в один плевок и пишущий
историю своей жизни. Я голоден! Но это неважно. Я буду писать эту чертову
историю, раз мне так хочется. Во всяком случае, это поможет мне не думать о
еде.
Я сменил фамилию на Пайн еще до того, как я пошел в
медицинский колледж. Мать сказала, что я разбиваю ее сердце. О каком сердце шла
речь? На следующий день после того, как старик отправился в могилу, она уже
вертелась вокруг еврея-бакалейщика, живущего в конце квартала. Для человека,
так дорожащего своей фамилией, она чертовски поторопилась сменить ее на
Штейнбруннер.
