Хирургия была единственной моей мечтой. Еще со школы. Даже
тогда я надевал перчатки перед каждой игрой и всегда отмачивал руки после. Если
хочешь быть хирургом, надо заботиться о своих руках. Некоторые парни дразнили
меня за это, называли меня цыплячьим дерьмом. Я никогда не дрался с ними. Игра
в футбол и так уже была достаточным риском. Но были и другие способы. Больше
всех мне досаждал Хоу Плоцки, здоровенный, тупой, прыщавый верзила. У меня было
немного денег. Я знал кое-кого, кое с кем поддерживал отношения. Это
необходимо, когда болтаешься по улицам. Любая задница знает, как умереть. Вопрос
в том, как выжить, если вы понимаете, что я имею ввиду. Ну я и заплатил самому
здоровому парню во всей школе, Рикки Брацци, десять долларов за то, что он
заткнул пасть Хоу Плоцки. Я заплачу
Тебе по доллару за каждый его зуб, который ты мне принесешь,
– сказал я ему. Рикки принес мне три зуба, завернутых в бумажную салфетку. Он
повредил себе костяшки двух пальцев, пока трудился на Хоу, так что вы видите,
как это могло быть опасно для моих рук.
В медицинском колледже, пока другие сосунки ходили в лохмотьях
и пытались зубрить в промежутках между обслуживанием столиков в кафе, продажей
галстуков и натиранием полов, я жил вполне прилично. Футбольный, баскетбольный
тотализатор, азартные игры. Я поддерживал хорошие отношения со старыми
друзьями. Так что в колледже мне было неплохо.
Но по-настоящему мне повезло, только когда я начал проходить
практику. Я работал в одном из самых больших госпиталей Нью-Йорка. Сначала это
были только рецептурные бланки. Я продавал стопочку из ста бланков одному из
своих друзей, а он подделывал подписи сорока или пятидесяти врачей по образцам
почерка, которые продавал ему тоже я. Парень продавал бланки на улице по
десять-двадцать долларов за штуку. Всегда находилась масса кретинов, готовых
купить их.
Вскоре я обнаружил, как плохо контролируется склад
медикаментов. Никто никогда не знал, сколько лекарств поступает на склад и
сколько уходит с него. Были люди, которые гребли наркотики обеими руками. Но не
я. Я всегда был осторожен. Я никогда не попадал впросак, до тех пор пока не
расслабился и пока удача не изменила мне. Но я еще встану на ноги. Мне всегда
это удавалось.
Пока больше не могу писать. Рука устала, и карандаш
затупился. Не знаю, почему я беспокоюсь. Наверняка кто-нибудь вскоре подберет
меня.
27 января.
Лодку отнесло течением прошлой ночью, она затонула в десяти
футах от северной оконечности острова. Где взять трос? Так или иначе дно
напоминает швейцарский сыр после того, как лодка налетела на риф. Я уже забрал
с нее все, что того стоило. Четыре галлона воды. Набор для шитья. Аптечку.
Блокнот, в котором я пишу и который был предназначен для роли судового журнала.
Смех да и только. Где вы слышали о спасательной шлюпке, на которой не было бы
ни грамма ЕДЫ? Последняя запись была сделана 8 августа 1970 года. Да, еще два
ножа, один тупой, другой очень острый, и гибрид ложки с вилкой. Я воспользуюсь
ими, когда буду ужинать этим вечером. Жареная скала. Ха-ха. Ну что ж, по
крайней мере я смог заточить карандаш.
Когда я выберусь с этой запачканной птичьим дерьмом скалы, я
первым делом как следует разберусь с транспортной компанией, подам на них в
суд. Только ради этого стоит жить. А я собираюсь жить. Я собираюсь выбраться
отсюда. Так что не заблуждайтесь на этот счет. Я собираюсь выбраться.
(позже)
Когда я составлял свой инвентарный список, я забыл упомянуть
о двух килограммах чистейшего героина, около трехсот пятидесяти тысяч долларов
по нью-йоркским уличным ценам. Здесь он не стоит ни черта. Ну разве это не
забавно? Ха-ха!
28 января.
Ну что ж, я поел, если только можно назвать это едой. На
одну из скал в центре острова уселась чайка. Скалы там столпились в беспорядке,
так что получилось нечто вроде горного хребта, сплошь покрытого птичьим
дерьмом. Я нашел кусок камня, который удобно лег мне в руку, и подобрался к ней
настолько близко, насколько осмелился. Она торчала там на скале и смотрела на
меня своими блестящими черными глазами. Странно, что урчание моего живота не
спугнуло ее.
Я бросил камень так сильно, как только мог, и попал ей в
бок. Она громко вскрикнула и попыталась улететь, но я перебил ей правое крыло.
Я понесся за ней, а она запрыгала от меня. Я видел, как кровь струйкой стекала
по белым перьям. Чертова птица задала мне жару. Когда я оказался на другой
стороне центральной скалы, моя нога застряла между двумя камнями, и я чуть не
сломал себе лодыжку.
Наконец она начала понемногу сдавать, и я настиг ее на
восточной стороне острова. Она пыталась добраться до воды и уплыть. Я схватил
ее за хвост, а она повернула голову и долбанула меня клювом. Тогда я схватил ее
одной рукой за ногу, а второй взялся за ее несчастную шею и свернул ее. Звук
ломающейся шеи доставил мне глубокое удовлетворение. Кушать подано, сударь. Ха!
Ха!
Я отнес ее в свой «лагерь». Но еще до того, как ощипать и
выпотрошить ее, я смазал йодом рваную рану от ее клюва. На птицах чертова уйма
микробов, только инфекции мне сейчас и не хватало.
С чайкой все прошло отлично. Я, к сожалению, не мог
приготовить ее. Ни одной веточки, ни одной волнами прибитой доски на всем
острове, да и лодка затонула. Так что пришлось есть ее сырой. Желудок тотчас же
захотел извергнуть ее. Я посочувствовал ему, но не мог ему этого позволить. Я
стал считать в обратном направлении, до тех пор пока приступ тошноты не прошел.
Это помогает почти всегда.
Можете представить себе, что эта дрянь чуть не сломала мне
щиколотку, да еще и клюнула меня. Если завтра я поймаю еще одну, надо будет ее
помучить. Этой я позволил умереть слишком легко. Даже когда я пишу, я могу
посмотреть вниз и увидеть на песке ее отрезанную голову. Несмотря на то, что ее
черные глаза уже покрылись тусклой пленкой смерти, она словно бы усмехается
мне.
Интересно, у чаек есть хоть какие-нибудь мозги?
Съедобны ли они?
29 января.
Сегодня никакой жратвы. Одна чайка села недалеко от верхушки
каменной глыбы, но улетела, прежде чем я успел «передать ей точный пас вперед»,
ха-ха! Начала отрастать борода. Чертовски чешется. Если чайка вернется и я
поймаю ее, вырежу ей глаза, прежде чем прикончить.
Я был классным хирургом, доложу я вам. Они запретили мне
практиковать. Правда, забавно: все они занимаются этим, но превращаются в таких
ханжей, когда кто-нибудь попадется. Знали бы вы, как меня вздрючили.
Я так натерпелся за время своих приключений в роли
практиканта, что наконец открыл свою собственную практику на Парк Авеню. И все
это без помощи богатого папочки или высокого покровителя, как это сделало
столько моих «коллег». Когда практика моя закончилась, мой папаша уже девять
лет лежал на кладбище для бедняков. Мать умерла за год до того, как у меня
отобрали лицензию.
