Через пять минут он ушел под воду. Мне не удалось полностью
выплыть из зоны образования воронки. Мне пришлось бешено грести, чтобы хотя бы
оставаться на одном месте. «Каллас» затонул очень быстро. За перила на носу
корабля все еще цеплялись какие-то люди и жутко вопили. Они были похожи на
стадо обезьян.
Шторм усилился. Я потерял одно весло, но сумел сохранить
второе. Ту ночь я провел как в бреду. Сначала я вычерпывал воду, а потом хватал
весло и бешено греб до тех пор, пока нос не зарывался в очередную волну.
Перед восходом двадцать четвертого числа волны стали
нарастать у меня за спиной. Лодка ринулась вперед. Это было кошмарно, но в то
же время радостно возбуждало. Внезапно доски затрещали у меня под ногами, но
прежде чем лодка затонула, ее выбросило на эту спасительную груду скал. Я даже
не знаю, где я, абсолютно никаких идей на этот счет. Я не очень-то силен в
навигации, ха-ха!
Но я знаю, что я должен делать. Это последний выход, но,
думаю, мне удастся проскочить. Разве не удавалось мне это всегда? Сейчас творят
такие чудеса с протезами. Так что я неплохо проживу и с одной ногой.
Время узнать, так ли я хорош, как мне кажется. Удачи тебе,
парень.
5 февраля.
Сделал.
Больше всего меня беспокоила боль. Я могу переносить боль,
но мне казалось, что в моем ослабленном состоянии сочетание голода и боли
заставит меня потерять сознание, прежде чем я успею закончить.
Но героин очень помог.
Я открыл один из пакетов и втянул носом две здоровенных
щепотки, высыпанные на плоский камень. Сначала правая ноздря, потом левая. Я
словно вдохнул в себя восхитительный холод, от которого онемело все тело с
головы до ног. Я вдохнул героин сразу же после того, как закончил запись в
дневнике. Это было в девять сорок пять. В следующий раз, когда я посмотрел на
часы, тень уже сдвинулась, и я оказался частично на солнце. Было двенадцать
сорок пять. Я отрубился. Никогда не думал, что это так прекрасно. Не могу
понять, почему я так презирал это раньше. Боль, ужас, страдания… все исчезло,
осталось лишь спокойное блаженное состояние.
В этом состоянии я и проводил операцию.
Боль все-таки была, особенно, в самом начале операции. Но я
смотрел на нее как бы со стороны, словно это была чужая боль. Она беспокоила
меня, но в то же время и интересовала. Можете понять это? Если вы когда-нибудь
принимали сильный аналог морфина, возможно и можете. Он не просто снимает боль.
Он меняет сознание. Ясность, спокойствие. Я понимаю, почему люди садятся на
него, хотя «садиться» – это, пожалуй, слишком сильно сказано теми, кто никогда,
разумеется, не пробовал, что это такое.
Примерно на середине боль стала возвращаться ко мне. Я был
близок к обмороку. Я с тоской посмотрел на открытый пакет с белым порошком, но
усилием воли заставил себя отвернуться. Если я приму еще, я наверняка истеку
кровью, как если бы я потерял сознание. Начал считать наоборот от сотни.
Потеря крови могла сыграть критическую роль. Как хирург, я
прекрасно это понимал. Ни одной лишней капли не должно было быть пролито. Если
у пациента начинается кровотечение во время операции в госпитале, вы можете
восполнить потерю крови. У меня такой возможности не было. То, что было
потеряно – а к концу операции песок у меня под ногой был черным – могло быть
возобновлено за счет внутренних ресурсов организма. У меня не было никакого
оборудования, никаких инструментов.
Я начал операцию ровно в двенадцать сорок пять. Закончил в
час пятьдесят, и немедленно принял новую дозу героина, гораздо больше, чем
предыдущая. Я погрузился в туманный мир, где не было боли, и пробыл там почти
до пяти часов. Когда я очнулся, солнце приближалось к горизонту, расстилая
передо мной золотую дорожку на голубой воде. Я никогда не видел ничего более
красивого… вся боль была лишь платой за это мгновение. Через час я принял еще
немного, чтобы в полной мере насладиться закатом.
После того как стемнело я…
Я…
Подождите. Говорил ли я вам о том, что ничего не ел в
течение четырех дней? И что единственной вещью, которая могла помочь мне
восстановить иссякающие жизненные силы, было мое собственное тело? Более того,
не повторял ли я вам снова и снова, что выживание зависит от нашей решимости
выжить? Отчаянной решимости? Я не буду оправдываться тем, что на моем месте вы
бы сделали то же самое. Во-первых, вы, скорее всего, не хирург. Даже если вы
примерно знаете, как проводится ампутация, вы могли бы выполнить ее так
скверно, что вскоре бы все равно умерли от потери крови. И даже если бы вы
пережили операцию и травматический шок, мысль об этом никогда не пришла бы в
вашу забитую предрассудками голову. Неважно. Никто об этом не узнает. Последним
моим делом на этом острове, перед тем как я его покину, будет уничтожение этого
дневника.
Я был очень осторожен.
Я помыл ее тщательно, перед тем как съесть.
7 февраля.
Культя сильно болела, время от времени боль становилась
почти невыносимой. Но, по-моему, подкожный зуд, свидетельствующий о начале
выздоровления, был еще хуже. Я вспоминал в тот день всех своих пациентов,
которые лопотали мне, что не могут выносить ужасный, неотскребаемый зуд
заштопанной плоти. А я улыбался и говорил им, что завтра им будет лучше, думая
про себя, какими же хныкалками, слизняками, неблагодарными маменькиными сынками
они оказались. Теперь я понимаю их. Несколько раз я почти уже собирался содрать
повязку с культи и начать скрести ее, впиваясь пальцами в мягкую сырую плоть,
раздирая корки, выпуская кровь на песок. Все, что угодно, все, что угодно, лишь
бы отделаться от этого невыносимого зуда.
В такие минуты я считал наоборот начиная с сотни и нюхал
героин.
Не знаю, сколько я всего принял, но почти все время после
операции я был словно одеревеневшим. Подавляет голод. Я едва ли знаю о том, что
я вообще могу есть. Слабое, отдаленное урчание в животе, и это все. Можно легко
не обращать на него внимания. Однако, этого делать нельзя. В героине нет
калорий. Я проверял свой запас энергии, ползая с места на место. Он иссякает.
Боже, я надеюсь, нет, но… может понадобиться еще одна
операция.
(позже)
Еще один самолет пролетел над островом. Слишком высоко,
чтобы от него мог быть какой-то толк. Все, что я мог видеть, это оставляемый им
след. И тем не менее я махал. Махал и кричал ему. Когда он улетел, я заплакал.
Уже стемнело, и ничего не видно вокруг. Еда. Я начал думать
о всякой еде. Чесночный хлеб. Улитки. Омар. Сочные бараньи ребра. Первосортные
яблоки. Жареный цыпленок. Огромный кусок торта и тарелка домашнего ванильного
мороженого. Семга, копченая ветчина с ананасом. Колечки лука. Луковый соус с
жареной картошкой охлажденный чай долгими долгими глотками французское жаркое
пальчики оближешь.
