– Конечно, все будет о'кей. Передай Бадди, чтобы держал
хвост пистолетом.
– Что-что, извиняюсь?
Джордж улыбнулся:
– Пусть будет паинькой.
– А, забавно. – Она улыбнулась рассеянно: – Джордж, ты
уверен…
– Все будет ОТЛИЧНО.
«Уверен – в чем? Что не боишься остаться один с Бабулей? Она
это хотела спросить?»
Если это, ответ будет, конечно, отрицательным. В любом
случае, сейчас ему уже не б лет, как тоща, когда они только переехали в Мэн,
чтобы ухаживать за Бабулей. Он заплакал, когда Бабуля отозвала свои тяжелые
полные руки от белого кресла, пропахшего яйцами-пашот и сладкой пудрой, которую
мама втирала в морщинистую кожу старухи. Бабуля подняла руки, ожидая, что он
подойдет к ней, чтобы заключить его в объятия, прижать к своему огромному
тяжелому телу – а он разревелся. Бадди подошел – и ничего, остался жив… но
Бадди на 2 года старше. А теперь он сломал ногу и лежит в госпитале в
Левинстоне.
– У тебя есть номер телефона доктора, если ВДРУГ что-то
произойдет. Но он, надеюсь, не понадобится, так?
– Разумеется, – ответил Джордж и почувствовал сухой комок в
горле. Он улыбнулся. Выглядит ли эта улыбка естественной? Да, конечно.
Разумеется. Он ведь вовсе не боится Бабули. И ему уже далеко не 6 лет. Маме
нужно пойти в больницу навестить Бадди. А он должен остаться здесь и быть
умницей. Остаться с Бабулей – пожалуйста, без проблем.
Мама опять направилась к двери и, поколебавшись, снова
вернулась, улыбаясь своей рассеянной, никому особо не адресованной улыбкой: –
Если она проснется и попросит чаю…
– Я в курсе, – ответил Джордж.
Он видел, какое волнение и даже испуг пытается скрыть мать
за этой улыбкой. Она очень беспокоилась о Бадди и его дурацкой Лиге, тренер
которой позвонил и сказал, что Бадди сломал ногу во время игры. Джордж только
пришел из школы и ел на кухне пирожные с колой, когда мама, задохнувшись от
волнения, воскликнула:
«Что? Бадди?!.. И насколько серьезно?». Потом осторожно
положила трубку на рычаг…
– Я все это знаю, мамочка. Я в курсе. Иди спокойно. – Ты
молодец, Джордж. Не бойся. Ты ведь не боишься Бабулю?
– Ха! – победно ухмыльнулся мальчик. Великолепная улыбка
человека, которому уже далеко не 6 лет, который в курсе дела и держит хвост
пистолетом. Замечательная голливудская улыбка, скрывающая ca собой пересохшее
горло, словно забитое шерстяными комками.
– Передай Бадди, мне очень жаль, что с ним такое случилось.
– Хорошо, – ответила мать и в который раз направилась к
выходу. В окно светило солнце, и в лучах плясали пылинки.
– Слава Богу, мы взяли спортивную страховку, правда, Джордж?
Я не знаю, что мы теперь делали бы без нее. – Передай Бадди, я желаю ему
скорого выздоровления. Мама опять улыбнулась. Обаятельная пятидесятилетняя
женщина с поздними сыновьями: старшему 13, младшему 11 лет. Дверь приоткрылась,
и холодный октябрьский ветер ворвался в комнату. – И помни, доктор Арлиндер…
– Да, конечно. Теперь иди, а то Бадди наложат гипс до твоего
прихода.
– Она будет спать все время, я надеюсь… Держись, сынок. Я
очень люблю тебя. Ты у меня молодец! – На этом мама закрыла дверь.
Джордж подошел к окну и увидел, как она спешит к машине
(старый Додж-69, потребляющий слишком много топлива) по дороге роясь в сумочке
в поиске ключей. Теперь, когда она вышла из дома и не знала, что сын смотрит в
окошко, улыбка исчезла. Мать выглядела усталой и потерянной, она боялась за
Бадди. А Джордж волновался за нее. К брату он не испытывал особо светлых
чувств. Бадди никогда не был слишком любезен и заботлив. Любимым его
развлечением было повалить Джорджа на пол, усесться сверху и колотить его по
лбу ложкой – Бадди называл это Пыткой Краснокожих и смеялся, как дебил. Иной
раз он продолжал эту процедуру до тех пор, пока Джордж не начинал плакать… Или
тот незабываемый случай, когда ночью в спальне Бадди слушал так внимательно
горячий шепот брата о его симпатиях к Гови Макардл, а на следующее утро бегал
по школьному двору и орал во всю глотку «ТИЛИ-ТИ-ЛИ-ТЕСТО, ЖЕНИХ И НЕВЕСТА!»
Конечно, сломанная нога не изменит манер такому братцу, но Джордж предвкушал
хотя бы временное спокойствие. «Ну-ну, посмотрим, как ты будешь устраивать
Пытку Краснокожих с загипсованной ногой. И каждый день, детка!» Додж
остановился. Мама посмотрела налево и направо, хотя никакого транспорта на
пыльной дороге не предвиделось. Ей предстояло проехать 2 мили до асфальтовой
дороги, и потом еще до Левинстона 19 минут. Машина, поурчав, скрылась из виду.
Чистый прохладный октябрьский воздух замутился поднятой пылью, затем она стала
медленно оседать. Он остался один.
С Бабулей.
Джордж сглотнул слюну:
«Эй, спокойно! Без истерик! Все будет в норме, так?»
– Так! – сказал вслух Джордж и прошелся взад-вперед по
маленькой залитой солнцем кухне. Он посмотрел в стоящее на холодильнике
зеркальце: симпатичный паренек с веснушками на носу и щеках и живым веселым
блеском темно-серых глаз.
С Бадди случилась эта неприятность, когда он играл со своей
Лигой в чемпионате 5 Октября. Команда Джорджа – Тигры – пролетела в первый же
день… «Бедные деточки! Бедные ЩЕНКИ!», – восклицал Бадди, когда Джордж, весь в
слезах, покидал поле. А теперь он сломал ногу. Если бы мама не переживала так
из-за этого, Джордж был бы абсолютно счастлив.
На стене висел телефон, рядом с ним табличка для записей с
закрепленным карандашом. В верхнем углу таблички добрая деревенская бабушка с
розовыми щеками и смешной парик, и она говорит: «Не забудь, сынок!». На
табличке маминым почерком написан телефон доктора Арлиндера: 681-4330. Мама
написала его не сегодня. Номер появился здесь еще 3 недели назад, когда у
Бабули опять были «заскоки». Джордж поднял трубку и прислушался:
– Так и сказала ей: «Мейбл, – говорю, – если ты будешь
продолжать с ним…»
Джордж положил трубку. Генриетта Додд. Генриетта всегда была
на проводе, и в любое время можно было услышать душещипательные истории и уйму
сплетен. Однажды мама выпила вина с Бабулей после того, как у Бабули начались
ее «заскоки», доктор Арлиндер запретил алкоголь; перестала пить и мама – а
жаль: она становилась очень веселой и рассказывала забавные истории из своего
детства, и мама сказала тогда: «Стоит Генриетте открыть рот, как все ее
внутренности лезут наружу». Бадди и Джордж расхохотались, а мама поднесла палец
к губам и шепнула: «Не говорите никому, что это мои слова!», и тоже засмеялась.
И они втроем сидели за столом на кухне и смеялись, пока не разбудили Бабулю, и
она начала кричать высоким пронзительным голосом: «Руфь! РУ-У-УФЬ». Мама
помрачнела, вышла из-за стола и подошла к Бабуле.
