Таня удивилась совпадению: только недавно мысленно отвергала афоризм писателя, касавшийся человеческого счастья, а тут – вот, пожалуйста, подруга его вспомнила. Так частенько бывает с близкими по духу людьми, их мысли о чем-то возникают почти одновременно.
– Совсем недавно о нем думала, странно, – ответила она Ольге. – Да, читала, некоторые даже помню хорошо.
– Помнишь там про матерей?
– Ну, это вообще ужас. Еще бы не помнить! Я, как прочла, так была уверена, что главная задача каждой порядочной матери – прикончить своего ребенка, если он что-то не так делает. Кстати, у меня большие проблемы были в школе. Отвечать не могла на уроках, хоть и все знала. Думала: ошибусь – и все. Мать меня убьет. Верила в такую возможность.
– А ты помнишь сказочку про то, как у матери родился неполноценный ребенок, а иностранцы шли мимо дома и сказали, что, мол, вот – народ вырождается, раз у них такие дети родятся. И тогда эта гордая мать взяла и прикончила своего ребенка. Патриотка.
– Помню, еще бы.
– Там еще такие слова есть: «Стыдно женщине быть матерью урода»… Я на этих словах все время спотыкалась. У фашистов была политика национальная: всех людей с отклонениями уничтожали. Генофонд нации улучшали. Так что в идейном плане он предвосхитил… А потом я прочла роман Кристиана Барнарда «Нежелательные элементы». Это был хирург из ЮАР, он первый пересадку сердца сделал. И там в романе есть такой эпизод. Бывшая девушка главного героя приходит к нему через много лет. Он уже врач известный, а она приводит своего сына. И он видит, что сын ее с синдромом Дауна. И у мальчика порок сердца. Она хочет ему сделать операцию, чтоб он дольше прожил. Кстати, у таких ребят очень часто проблемы с сердцем и иммунной системой. И вот она пришла к своему бывшему возлюбленному, потому что знает, что он теперь крупный специалист и может сделать операцию. И этот врач ее спрашивает: «Зачем тебе это?» Ну, в том плане, что зачем делать операцию такому ребенку, тебе же лучше будет, когда его не станет. – Олин голос дрогнул, она перевела дух. – Мне даже рассказывать жутко. Но ведь это общепринятая точка зрения! Люди такое говорят, даже не понимая своей жестокости! Вообще ничего не понимая. Как будто у одних «нормальных» есть право на жизнь. Собачек любят, за кошечками ссаки вытирают – это нормально. А ребенка воспитывать с синдромом Дауна – это, видите ли, стыдно. Пусть скорей помирает.
– А она что ему сказала? Мама этого мальчика? – отозвалась Таня.
– Она сказала: «Я люблю его. Мы любим друг друга». Вот! Понимаешь? Да?
– Да, Оль. Теперь понимаю.
– Вот меня тогда пронзило! И видишь, как все управилось. Ну, то, что на филфак не поступила…
– Ты наверняка подсознательно сопротивлялась, вот и завалила экзамен.
– Да нет, я старалась. Своих нельзя было огорчить. Тут судьба… А еще было вот что. Тоже целая история. У нас были соседи. Ну, нормальные, такие, как мы с тобой сейчас примерно по возрасту. Девочка у них была восьмилетняя. Мы с ней даже немножко дружили, хотя я ее лет на шесть старше. Родители иногда у нас ее оставляли, чтоб дома одна не сидела, если уходили. Редко, правда. Любили ее, заботились. Но когда мы с ней играли, Машка все время меня просила, чтоб я была ее сестра. Как будто, конечно. Сестра-близнец. Ну, мне что? С удовольствием. В общем, мы как бы близнецы. И моя мама над нами ухохатывалась. Мы потому что велели ей, чтоб она не различала, кто из нас кто. Путалась чтобы, потому что сходство феноменальное. Мы довольно долго так играли. Привыкли даже сами к этому. Втянулись. Близнецы и близнецы. Ха! И как-то раз мама ее зашла к нам посидеть вечерком, а моя мама рассказывает, как девчонки чудят. Правда, было очень смешно. А Машкина мама расстроенная такая стала. Увела Машку спать, оставила с отцом, сама к нам вернулась и говорит: «У Маши на самом деле есть сестра-близнец». Мы прям обалдели. А оказалось, что она родила двух девочек. И у одной сразу определили синдром Дауна. И что удивительно: кому какое дело, но все стали уговаривать молодую мамашу оставить ребенка-дауна, просто все уговаривали, долбили по мозгам, что зачем ей, что она не справится с двумя, что пусть нормальную дочку пожалеет… Она сначала ее временно оставила. Никак не решалась. Даже получила на обеих свидетельства о рождении. Потом все же убедили. Оставила. И все годы тосковала невыносимо. И думала, что уж чем эта тоска, так лучше б мучилась с ребенком… И оказалось, что Машка и ей все время говорила, что у нее сестра. Ну не давала забыть совсем. Моя мама говорит, что надо искать. Конечно, будь ребенок нормальный, здоровый, удочерили бы давно и не найти было бы. А тут – шанс есть. Начали искать. Нашли в итоге! Все оформили, забрали, привезли. Девочка выглядела ужасно. Волосенки редкие-редкие, бледнющая, у них обычно авитаминоз, им полноценное питание нужно, свежий воздух, витамины; рот все время открыт, язык изо рта выпадает. У них, понимаешь, тонус мышц всегда ослаблен. И лицевых мышц в том числе. Вот рот и открывается. Но если с младенчества делать массажи, упражнения специальные, все улучшается, и еще как. Но главное, она была полностью ушедшей в себя, как улитка в своем домике. И наружу ни за что не хотела. Я тогда стала ходить во взрослую библиотеку (еле еще мы с мамой уговорили меня записать), читала все, что находила, про обучение таких деток. Ну, например, что они на яркие краски хорошо реагируют, что музыка им нравится. Машке все рассказывала. Помню, мы собрали все яркое, что было, обмотались, музыку завели и танцуем, танцуем перед ней. Она смотрит мимо. Нам смешно от самих себя, а она нас вроде и не видит. Но в книгах было написано про терпение. Мы долго старались. Всем сказали, чтоб к Анечке подходили в красном, зеленом, желтом, синем – никаких мрачных красок. Сначала всем, кроме Анечки, стало весело. А потом и Анечке. Мы как-то раз прыгали с Машкой перед ней, как две новогодние елки, уже не знали, что на себя нацепить, так бусы елочные стеклянные на шею повесили. И вдруг видим: она на нас смотрит. Прямо на нас! Очнулась. Потом стала смеяться. Подпевала песням. Как могла, конечно. Раскачивалась под музыку. Конечно, если бы не Машка и не я, не знаю, сумела ли бы их мама чего-то добиться. Родители часто совершенно зря начинают паниковать. Терпения им не хватает. А нам все было в радость. Мы играли, чтоб Аню расшевелить. И все. Она постепенно оттаяла. Стали мы ее учить. Буковку за буковкой. Картинки рисуем, ей краски дали. Она увлеклась. Такая хорошая! Я приду к ним, она бежит, смеется: «Оля-Оля-Оля моя!» Обнимает, целует, в глаза заглядывает: «Тебе хорошо?» Мне даже неудобно было. Я не заслуживала такой любви. Не знала, чем отплатить. От нее прямо волна тепла шла. Если я приходила в плохом настроении, она это первая чувствовала, начинала жалеть, гладить…
Федик
Тот Олин рассказ был прерван звонком Олега. Подруги заговорились. Время позднее. А в Москве еще позднее. На целых два часа. Значит, там третий час ночи.
Смешно: у нас говорят «ночь» до тех пор, пока люди в сон погружены. В Европе после полуночи начинают говорить «утро».
Улетала она как-то из Берлина в час ночи. И все – сотрудники безопасности, пограничники и другие работники аэропорта – говорили пассажирам: «Доброе утро!» Просто ужас. Ну как утром спать? Ну зачем они так? Тане казалось, что ночь у нее отняли, отцапали. Впрочем, у них свое, у нас свое. Разные мы…
