– Я предупреждал тебя, – зло сказал Томас. – Лучше держись от нас подальше. Каждый раз будешь получать все больше, я не оставлю это просто так.
– Боже, Томми, – говорил Дуайер с мокрыми от слез глазами, дрожащими руками с трудом натягивая на себя брюки. – Никогда не забуду, что ты сделал для меня. Никогда. Даже через миллион лет. Правда, Томми.
– Хватит ныть, – остановил его Томас. – Он больше к тебе не будет приставать.
Фальконетти теперь не приставал ни к кому. Он делал все возможное, чтобы не попадаться на глаза Томасу, но все равно хоть раз в день, но они сталкивались на судне. И каждый раз Томас говорил:
– Ну-ка, иди сюда, скотина!
И Фальконетти, послушно, спотыкаясь, подходил к нему, а лицо его судорожно дергалось. Томас наносил ему сильнейший удар в живот. Томас не упускал такой возможности и тогда, когда рядом стояли матросы, только не позволял себе ничего подобного в присутствии офицеров. Теперь ему уже нечего было скрывать. После того как команда увидела, в какое кровавое месиво он превратил рожу Фальконетти в тот вечер на палубе, команда все поняла.
На самом деле один палубный матрос, по имени Спинелли, сказал Томасу:
– Как только я тебя увидел, я все время ломал голову, где я мог тебя видеть раньше.
– Ты никогда меня не видел! – возразил ему Томас, отлично понимая бесполезность своих уверток.
– Э нет!.. – протянул Спинелли. – Я видел, как ты однажды отправил в нокаут одного ниггера лет пять или шесть назад, в Куинсе.
– Я в жизни не бывал в Куинсе, – отрицал Томас.
– Как знаешь, – Спинелли мирно развел руками. – Вообще-то меня это не касается.
Томас, конечно, знал, был уверен, что Спинелли всем расскажет, что он, Томас, – профессиональный боксер и что о нем можно все узнать, полистав журнал «Ринг мэгэзин», но до тех пор, пока они находились в открытом море, никто, конечно, не мог в этом удостовериться. Вот когда они придут в порт, нужно быть поосторожнее. Тем временем он продолжал издеваться над Фальконетти, избивать его ни за что ни про что. И вдруг он отметил одно любопытное обстоятельство: те же матросы, которых Фальконетти так долго терроризировал, к которому вся команда относилась с нескрываемым презрением, теперь возненавидела его, Томаса, за то, что он делал. Как будто все они очень низко упали в собственных глазах. Надо же, так долго раболепствовать перед каким-то надутым большим пузырем, из которого выпустил весь воздух за какие-то десять минут неказистый, гораздо ниже всех их ростом парень, который вообще никогда не раскрывал рта за два рейса их плавания!
Фальконетти не заглядывал в кают-компанию, если знал, что там в это время находится Томас. Однажды, когда Томас его там застал, то не стал бить.
– Подожди, ты, скот. У меня есть для тебя хорошая компания.
Он пошел в каюту Ренуэя. Негр сидел один на краю койки.
– Ренуэй, – сказал Томас, – пошли со мной.
Испуганный тоном его голоса, Ренуэй послушно пошел следом за ним в кают-компанию. Увидев Фальконетти, он отпрянул, хотел повернуть обратно, но Томас силой втолкнул его в каюту.
– Просто посидим, как истинные джентльмены, – сказал Томас, – рядом вот с этим джентльменом, послушаем хорошую музыку. – По радио передавали музыку.
Сам Томас сел с одной стороны от Фальконетти, Ренуэя усадил с другой. Фальконетти не шевельнулся. Он сидел, опустив голову, глядя в пол, положив свои большие руки перед собой на стол.
– О’кей, – сказал Томас. – На сегодня достаточно. Можешь идти, скотина.
Фальконетти встал и, не глядя ни на кого из матросов, не спускавших с него глаз, вышел на палубу и бросился за борт. Второй помощник капитана видел его, но стоял слишком далеко и не мог вмешаться. Судно развернулось, и они для проформы провели поиски пропавшего, но море разбушевалось, ночь темная, хоть глаз выколи, и никакого шанса отыскать Фальконетти у них не было.
Капитан отдал приказ провести соответствующее расследование, но никто из команды не дал никаких показаний.
«Самоубийство, причины не выявлены», – сообщил капитан в своем рапорте владельцам судна.
Томас с Дуайером окликнули такси прямо у пирса.
– Угол Бродвея и Девяносто шестой улицы, – сказал Томас водителю.
Он дал этот адрес наобум, и только когда они подъехали к тоннелю, он понял, какую оплошность совершил. Неподалеку от угла Бродвея с Девяносто шестой улицей жила Тереза с его сыном. Ему, конечно, наплевать на Терезу, век бы ее не видать, но он очень, очень хотел увидеть своего сына и, по-видимому, бессознательно сказал этот адрес.
Когда они подъезжали к Бродвею, Томас вспомнил об их договоренности с Дуайером. Он остановится в общежитии Ассоциации молодых христиан на Шестьдесят второй улице и там будет ждать Томаса. Он ничего ему не рассказал о гостинице «Эгейская».
Таксист остановился на Шестьдесят второй улице.
– Ну вот, приехали, вылезай, – сказал Томас Дуайеру.
– Надеюсь, ты очень скоро дашь знать о себе, Томми, – с тревогой в голосе сказал Дуайер, вылезая из машины.
– Это зависит от многого. – Томас захлопнул дверцу. Какое ему дело до Дуайера и его слюнявой благодарности?
Когда они выехали на Девяносто шестую улицу, Томас попросил водителя его подождать. Выйдя из машины, он увидел множество детишек на Бродвее и на Девяносто шестой улице, но среди них не было его Уэсли. Сев снова в такси, он сказал:
– Угол Девяносто девятой и Парк-авеню.
Доехав, он вышел из машины, подождал, пока отъедет такси, и потом остановил другое:
– Перекресток Восемнадцатой улицы и Четвертой авеню.
Доехав, он вышел, прошагал пешком целый квартал, завернул за угол, вернулся обратно и только после всех этих маневрирований подошел к гостинице «Эгейская».
За конторкой сидел Пэппи. Он, не сказав ему ни слова, молча протянул ключ. Трое матросов о чем-то спорили у пальмы в кадке – этого единственного украшения в узком холле с небольшим альковом для конторки регистрации. Они явно ссорились, хотя говорили на незнакомом Томасу языке. Томас не стал задерживаться, чтобы получше их разглядеть. Он быстро прошел мимо, поднялся по лестнице, минуя два этажа, и остановился у двери, номер на которой соответствовал номеру на бирке ключа. Вошел, кинул мешок на пол и с ходу бросился на продавленную кровать, застеленную покрывалом горчичного цвета. Так и лежал на спине, уставившись на трещины на потолке. Жалюзи были опущены, но он не стал их поднимать.
Минут через десять раздался стук в дверь. Стучал Пэппи, это точно. Томас, вскочив с кровати, открыл.
– Ну, что-нибудь слышно? – спросил Томас.
Пэппи пожал плечами. Трудно было о чем-то судить по выражению его глаз. Он днем и ночью носил темные очки.
– Кому-то известно, что ты здесь. По крайней мере, когда ты в Нью-Йорке, кто-то знает, что ты останавливаешься здесь, в моей гостинице.
