Он стоял над ней.
– Раздевайся! – коротко бросила она. – Выключи свет!
Кози подошел к стене, щелкнул выключателем, и комната погрузилась в темноту. Она раздевалась, слыша, как он стаскивает с себя одежду. Она вся дрожала, когда он приблизился к ней. Как ей хотелось в эту минуту крикнуть: «Нет, нет, я совершила ошибку, прошу тебя, иди домой!» – но ей было стыдно, и она не смогла произнести этих слов.
Она была не готова к половому акту, там, внизу, у нее было сухо. Он сразу, без промедления, вошел в нее, причинив ей острую боль. Она застонала, но не от удовольствия. Ей казалось, что его член разрывает внутренности на части. Кози все делал зло, грубо, с мощным напором, а она неподвижно лежала под ним, пытаясь преодолеть боль, стараясь не вскрикивать от боли.
Кози быстро, молча кончил, встал, и она слышала, как он на ощупь бредет к выключателю. Соскочив с кушетки, Гретхен бегом кинулась в ванную комнату. Захлопнула дверь и заперлась там. Быстро несколько раз плеснула себе холодной водой на лицо, посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной. Вытерла размазанные следы помады вокруг рта. Ей хотелось сейчас принять горячий душ, но ведь он услышит шум падающей воды. Набросив на себя халатик, она ждала в ванной комнате, надеясь, что он уйдет, и тогда она выйдет. Она ждала долго. Но когда наконец вышла, он с безразличным видом, одетый, стоял посередине комнаты. Она попыталась улыбнуться. Но улыбки не получилось.
– Больше никогда не пытайся делать это с кем бы то ни было, моя дорогая, – ровным тоном сказал он. – И, само собой разумеется, со мной. Я не желаю, чтобы меня терпели. Я не желаю, чтобы со мной обращались снисходительно. Я не хочу быть частью чьей-то программы расовой интеграции.
Гретхен стояла, низко опустив голову, молча, словно лишилась дара речи.
– Когда ты получишь свою ученую степень, – продолжал он все тем же ровным, злобным, неблагожелательным тоном, – тогда и разыгрывай себе роль добренькой леди перед бедными ублюдками в благотворительных клиниках, роль красивой, богатой белой леди, провоцирующей этих маленьких ниггеров, этих маленьких черномазеньких, демонстрирующей им, в какой щедрой, в какой чудесной стране они живут и какими любвеобильными, какими по-христиански образованными могут быть красивые белые леди, особенно если у них нет мужей. Но меня здесь уже не будет. Я вернусь в Африку и стану молить Бога, чтобы все эти маленькие благодарные ниггеры, все эти маленькие благодарные мексиканцы наконец сообразили бы что к чему и перерезали глотки всем этим благородным образованным белым леди. – С этими словами он вышел. До нее донесся слабый шум закрываемой входной двери.
Гретхен убрала письменный стол, за которым они работали. Сложила стопкой книги на краю стола, отнесла чашки с блюдцами на кухню, положила их в раковину. Нет, она уже стара для учебников, подумала Гретхен. С трудом передвигаясь от боли в низу живота, подошла к двери и заперла ее на ключ.
Ну, Арнольд Симмс в своем халате темно-бордового цвета, подумала она, выключая свет, можешь успокоиться. Я сполна рассчиталась с тобой за все.
Утром она не пошла на две лекции. Позвонила на студию Сэму Кори, спросила, не мог бы он приехать к ней. Есть разговор.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1964 год
Джин не слушала мужа. Несмотря на свою беременность, каждое утро спускалась из своей комнаты вниз, чтобы вместе с ним позавтракать. «К концу дня, – объясняла она, – я должна испытывать такую же усталость, как и ты. Я не желаю быть похожей на тех американских женщин, которые целый день лежат в постели, а потом, когда их мужья приходят домой с работы, развивают безумную деятельность, суетятся весь вечер, потому что им некуда девать скопившуюся за день энергию. Такое вот отсутствие энергетической гармонии стало причиной большинства разводов, а не супружеская неверность».
Срок был большой, и даже под ее очень просторной, свободно ниспадающей до пола ночной рубашкой и халатом ясно вырисовывался большой уродливый живот. Рудольф, глядя на Джин, постоянно испытывал острое чувство собственной вины. Как она раньше легко ходила, не ходила, а порхала. Теперь, переходя из одной комнаты в другую, ей приходилось ступать очень осторожно, словно она боялась потерять равновесие, неся перед собой огромный живот. Природа, по-видимому, снабдила женщин необходимой дозой сомнамбулизма, думал он, если они хотят благополучно произвести на свет потомство.
Они сидели вдвоем в столовой. Через стекла окон пробивались лучи бледного апрельского солнца. Марта принесла им свежезаваренный кофе. Она заметно изменилась после смерти его матери. Хотя теперь ела не больше, чем прежде, она сильно располнела и стала похожа на статную матрону, которая довольна всем в этой жизни. Резко очерченные морщины на лице исчезли, а вечно поджатые недовольные губы теперь можно было принять за подобие странной улыбки. У смерти есть свои преимущества, отметил про себя Рудольф, наблюдая, как она ловко, почти бесшумно поставила кофейник перед Джин. Прежде, в те минувшие уже дни, она непременно грохнула бы кофейником о стол, как это она обычно делала, словно выражала недовольство своей судьбой.
Беременность округлила лицо Джин, и теперь она больше уже не походила на школьницу, решительным образом настроенную стать первой в своем классе и получать самые высокие оценки. Умиротворенное, женственное, ее лицо мягко светилось в солнечных лучах.
– Сегодня ты похожа на святую, – сказал Рудольф.
– Тут у кого угодно будет облик святого, – ответила она, – если два месяца не занимаешься сексом.
– Надеюсь, наш малыш оправдает все принесенные тобой жертвы.
– Пусть только попробует не быть на высоте!
– Ну, как ты чувствуешь себя сегодня?
– О’кей. Он там, по-моему, марширует в тяжелых солдатских ботинках, ну а в остальном все терпимо.
– Ну а что, если будет девочка?
– Я ей посоветую не заводить двух любовников сразу, – ответила Джин.
Они рассмеялись.
– Что ты собираешься делать сегодня?
– На собеседование придет няня, потом должны привезти мебель для детской, мы с Мартой будем ее расставлять. Потом нужно принять витамины, потом нужно взвеситься. Дел много. Ну а ты?
– Нужно поехать в университет, – сказал Рудольф. – Там сегодня заседание совета попечителей. Потом загляну в офис…
– Ты снова позволишь этому старому чудовищу Калдервуду ворчать?
С тех пор как Рудольф сообщил о своем решении выйти из бизнеса в июне, Калдервуд все время ворчал, не давая ему прохода: «Ну кто, скажи на милость, уходит в отставку в возрасте тридцати шести лет?»
– Я, – каждый раз говорил ему Рудольф, но Калдервуд отказывался принимать его слова на веру. В глубине души он подозревал, что Рудольф темнит, чтобы установить полный контроль над всем бизнесом, и Калдервуд неоднократно намекал ему, что если Рудольф передумает и останется в бизнесе, то будет более полный контроль. Он даже предложил перенести главный офис в Нью-Йорк, но Рудольф сказал, что он не собирается жить в этом городе. Джин разделяла привязанность Рудольфа к старому фермерскому дому в Уитби и обсуждала с архитектором планы его расширения.
