— Спасибо, что не выдали меня своему командиру.
— Я поступил так не из любви к вам. — Бартон опустил кильт и пошел мыть руки. Герман быстро присоединился к нему и под шум льющейся воды сказал:
— Я уже не тот Геринг, которого вы знали.
— Возможно. Один, сдается мне, не лучше другого.
Герману очень хотелось объяснить, в чем разница, но он не посмел отсутствовать слишком долго и вернулся в наблюдательную.
Иоанн ждал его, чтобы выйти на палубу, откуда можно было лучше увидеть озеро, куда как раз входил пароход.
Повсюду, насколько видел глаз, торчали скальные шпили, вырастая порой прямо из воды. Скалы в основном были розовые, но среди них встречались черные, коричневые, пурпурные, зеленые, алые, оранжевые и синие. Примерно одна из двадцати была покрыта горизонтальными полосами разной ширины — красными, зелеными, белыми и синими.
Герман объяснил, что на западном конце озера горы сужаются, образуя узкий пролив около двухсот футов шириной, окруженный гладкими отвесными стенами семитысячефутовой высоты. Сила течения столь велика, что ни одно гребное или парусное судно не может его преодолеть. Лодки здесь движутся лишь в одну сторону — вниз — и движение это невелико. Однако некие путешественники много лет назад пробили узкую тропу вдоль южной стены. Она пролегает футах в пятистах над проливом и тянется на полторы мили, до самого конца ущелья. Так что пешком там пройти можно.
— Сразу за проливом долина довольно узка, хотя ширина Реки там составляет милю. Там есть питающие камни, но никто не живет. Наверное, из-за течения — оно там так сильно, что рыбачить или ходить под парусом можно лишь по ту сторону пролива. Притом в долину проникает мало света. Однако через полмили вверх имеется залив, где можно стать на якорь.
В нескольких милях выше этого залива долина значительно расширяется. Там начинается страна носачей, волосатых великанов — титантропов. Я слышал, что многих из них перебили, так что половину населения там сейчас составляют обычные люди. — Геринг сделал паузу, зная, что дальнейшие его слова очень заинтересуют — или должны заинтересовать — его слушателей. — Предполагают, что всего в двенадцати тысячах миль от пролива находятся истоки Реки.
Он пытался внушить Иоанну, что лучше продолжить путь. Если истоки так близко, зачем задерживаться здесь ради боя? Особенно если есть вероятность потерпеть поражение. Почему бы не доплыть до истоков и не снарядить экспедицию к таинственной башне?
— Вот как, — сказал Иоанн.
Если он и клюнул на это, то виду не подал. Казалось, его интересует только пролив и то, что находится сразу за ним.
Ответив на несколько вопросов Иоанна касательно этих мест, Герман понял, что король размышляет. Залив прекрасно подошел бы для перемотки моторов. Пролив просто создан для того, чтобы подкараулить «Внаем не сдается». Застигнув противника в ущелье, «Рекс» может обстрелять его торпедами — только они должны дистанционно управляться, поскольку в проливе не меньше трех поворотов.
Кроме того, если Иоанн причалит в заливе, он убережет свою команду от пацифистского влияния шансеров.
Геринг правильно разгадал ход мыслей Иоанна. Нанеся однодневный визит Ла Виро, король поднял якорь и повел «Рекс» через пролив.
Пароход стал на прикол в заливе, и между судном и берегом соорудили плавучий причал. Время от времени король Иоанн со своими офицерами или одни офицеры без него являлись в Аглейо к завтраку — но, когда их приглашали заночевать или погостить дольше, они никогда не соглашались.
Иоанн заверил Ла Виро, что вести бой на озере не намерен.
Ла Виро умолял его попробовать договориться о почетном мире при его, Ла Виро, посредничестве.
При первых двух встречах с Ла Виро Иоанн отказывался. Во время третьей он, к удивлению Ла Виро и Геринга, дал согласие. — Но я считаю это напрасной потерей времени и усилий, — заметил он. — Клеменс — маньяк. Я уверен, у него на уме только две вещи: вернуть свой пароход и убить меня.
Ла Виро был счастлив, что Иоанн согласился хотя бы попытаться.
Герман такого счастья не испытывал. Поступки Иоанна зачастую расходились с его словами. Несмотря на просьбы Ла Виро, Иоанн отказался допустить миссионеров Церкви к своей команде. И поставил часовых в конце скальной тропы, чтобы преградить миссионерам дорогу. У него для этого был хороший предлог — он, мол, не хочет, чтобы его внезапно атаковали десантники Клеменса. Ла Виро сказал ему, что препятствовать проходу мирных жителей он не имеет права. Иоанн ответил, что никакого соглашения относительно прохода по тропе не подписывал. Он взял тропу под свой контроль — значит, и права устанавливает он.
Прошло три месяца. Герман тщетно ждал случая отозвать в сторонку Бартона и Фрайгейта, когда те придут в Аглейо. Они бывали здесь редко, а если и бывали, ему никак не удавалось застать их одних.
Однажды утром Германа вызвали в Храм. Ла Виро сообщил ему новости, только что переданные барабанами. «Внаем не сдается» придет в Аглейо через две недели, и Герингу поручается встретить их в том же месте, что и «Рекс».
Клеменс в Пароландо относился к Герману не слишком дружелюбно, но хотя бы убить его не пробовал. Геринг, поднявшись в рубку, сам удивился своей радости при виде Клеменса и гиганта-титантропа Джо Миллера. И американец тут же узнал его. Миллер заявил, что опознал гостя еще раньше — по запаху.
— Только ты пахнешь не так, как раньше, — добавил он. — Лучше.
— Может, это запах святости, — засмеялся Герман.
— Значит, у порока и добродетели своя химия? — ухмыльнулся Клеменс. — А почему бы и нет? Ну а от меня как пахнет после сорокалетних странствий, Джо?
— Как от зтарых пантерьих какашек.
Ну прямо старые друзья встретились после долгой разлуки! Герман чувствовал, что им почему-то так же приятно видеть его, как ему — их. Возможно, это какая-то извращенная ностальгия. Или чувство вины сыграло здесь свою роль. Они, наверное, чувствовали себя ответственными за то, что случилось с ним в Пароландо. Хотя не с чего как будто — Клеменс очень старался удалить его из страны до начала насильственных действий.
Они вкратце рассказали Герману о том, что произошло у них за время их разлуки. А он рассказал о своих приключениях.
Потом все спустились в салон, чтобы выпить и представить Германа разным выдающимся личностям. Сирано де Бержерака вызвали с летной палубы, где он упражнялся в фехтовании.
Француз тоже помнил Германа, хотя и не слишком хорошо. Клеменс еще раз кратко рассказал о деятельности Германа, и тогда де Бержерак вспомнил его проповедь.
Герман подумал, что время определенно изменило и Клеменса, и де Бержерака. Американец, кажется, преодолел свою острую неприязнь к французу, простив ему то, что тот увел у него Оливию Клеменс. Видно, что оба теперь ладят — они болтают, шутят и смеются.
