— Ну, не комплимент ли это! — Гретхен игриво дотронулась до руки Рудольфа, словно забыв, что он ее брат. — Я должна открыть вам страшную тайну, — улыбнулась она Бэзилу Берлингу и сделала очередной глоток. — Я не кинозвезда.
— Не может быть! — с наигранным удивлением воскликнул Берлинг.
Пора от него отделаться, подумал Рудольф, не то придется просить помощи у швейцара.
— Да, — продолжала Гретхен, — я за кадром. Я из девочек с трауром под ногтями. По уши в ацетатной пленке. Я занимаюсь монтажом. Вот моя тайна и открыта. Я обычный, скромный монтажер.
— Вы делаете честь своей профессии, — сказал Бэзил Берлинг.
Избави бог оказаться свидетелем чужого ухаживания, подумал Рудольф, когда Гретхен сказала: «Вы очень любезны» — и погладила Берлинга по руке. Любопытно, как она ведет себя в постели, много ли у нее было мужчин и сколько сейчас. Если спросить, она скажет.
— Гретхен, — обратился к ней Рудольф, когда она, склонив голову, уж слишком нежно смотрела на актера. — Я должен подняться наверх и сказать Джин, что она может собираться. Ее паспорт у меня, она, наверное, захочет улететь завтра же. Но сначала мне нужно поговорить с тобой.
Гретхен скорчила гримасу. Рудольф чуть не дал ей пощечину. После всех сегодняшних событий он еле сдерживался.
— Допейте, милый, — сказала Гретхен Берлингу. — Мой брат — человек деловой, пчелка, трудолюбиво перелетающая с цветка на цветок.
— Разумеется. — Актер встал. — Надо, пожалуй, переодеться. Я сыграл три партии в теннис, и не миновать мне простуды, если я не переоденусь.
— Спасибо за угощение, — поблагодарила его Гретхен.
— Да что вы, что вы!
Дуайер тоже сказал: «Да что вы!» — вспомнил Рудольф. Все сегодня чересчур вежливы, кисло подумал он. Кроме меня.
— Вечером увидимся, Гретхен? За ужином? — спросил Берлинг; высокий, но ноги тонкие и жилистые, заметил Рудольф. Я лучше выгляжу в теннисных шортах, мстительно подумал он.
— Наверное, — ответила Гретхен.
— Рад был познакомиться с вами, сэр, — обратился Берлинг к Рудольфу.
Рудольф пробурчал что-то в ответ. Раз его называют «сэром», словно он уже стоит на краю могилы, то можно позволить себе быть раздражительным, как и положено в таком возрасте.
Брат и сестра смотрели вслед актеру, ступавшему по паркету пружинистым, энергичным шагом.
— Господи, Гретхен, — взмолился Рудольф, когда актер скрылся из вида, — и где ты только их находишь?
— В это время года не очень-то приходится выбирать, — сказала Гретхен. — Хватаешь, что подворачивается под руку. А какую неприятность ты так торопился мне сообщить? — Рудольф видел, что она вовсе не пьяна.
— Насчет Инид, — ответил он. — Мне хотелось бы, чтобы ты полетела завтра вместе с Джин и Инид и приглядела за ней. Или, скорей, за ними обеими.
— О господи, — простонала Гретхен.
— Я не могу доверить Джин мою дочь, — угрюмо продолжал Рудольф.
— А ты сам не летишь?
— Нет. У меня еще масса дел. И когда вы прилетите в Нью-Йорк, поживи с ними в моей квартире. Миссис Джонсон в Сент-Луисе, ее не будет еще с неделю.
— Господи помилуй, Руди, — взмолилась Гретхен, — я уже не в том возрасте, чтобы ходить в няньках.
— После всего, что я для тебя сделал… — рассердился Рудольф.
Гретхен откинула голову и закрыла глаза, чтобы удержаться от грубости.
— Незачем ежедневно напоминать мне, что ты для меня сделал, — не открывая глаз, процедила она.
— Ежедневно? — уцепился за ее слова Рудольф. — Когда я тебе это говорил в последний раз?
— Не обязательно вслух, дорогой братец. — Она открыла глаза и выпрямилась. — Ладно, не будем спорить. — Она встала. — Считай, что няньку ты нанял. Во всяком случае, я рада вернуться туда, где убийства бывают только в газетах, а не в лоне собственной семьи. Когда летит самолет?
— В одиннадцать тридцать. Твой билет у меня.
— Ты все продумал, да?
— Да. Все.
— Что бы я без тебя делала, братец? — сказала Гретхен. — Ладно, пойду собираться. — Она улыбнулась, но он заметил, что улыбка далась ей нелегко. — Мир?
— Мир, — ответил он.
По пути к лифту он остановился возле портье взять ключ.
— Пока вас не было, мистер Джордах, — сказал портье, — заходила дама и оставила для вас письмо.
Он протянул Рудольфу ключ и конверт. На конверте женским почерком, который показался ему знакомым, была написана только его фамилия. В лифте он разорвал конверт и вынул из него листок бумаги.
Письмо было от Жанны.
«Милый мой американец!
Пожалуйста, не звони мне. Ты, наверное, понимаешь почему. Я сама позвоню тебе, как только смогу. Через неделю, а то и две. Может случиться так, что в Париже навсегда откажутся от войны. Надеюсь, что ты проводишь время в Антибе весело и не спешишь с отъездом. Я очень скучаю без тебя. Если захочешь мне написать, пиши до востребования на Главный почтамт Ниццы. Надеюсь, что в письме нет ошибок.
Будь осторожен за рулем.
Жанна».
Он смял письмо, сунул его в карман, вышел из лифта, подошел к двери номера и, приняв достойный вид, вставил ключ в замочную скважину.
Джин стояла у окна и смотрела на море. Когда он вошел, она не повернулась. Ее юная и стройная фигура в полотняном летнем платье, заключенная в рамку открытого окна, темным силуэтом вырисовывалась на фоне вечернего неба. Она напомнила ему девушек из колледжа, которые танцевали на университетских балах, где он, чтобы подработать, играл в оркестре на трубе. Стоя в дверях и видя эту иллюзию незащищенной молодости, он вдруг почувствовал непрошеный, ненужный прилив жалости.
— Добрый вечер, Джин, — сказал он и шагнул к ней.
Она медленно повернулась. Он заметил, что ее мягкие, до плеч волосы уложены, лицо подкрашено. Пожилая женщина, какой она когда-нибудь станет, исчезла.
— Добрый вечер, — печально ответила она. Голос ее тоже стал обычным; впрочем, нет — обычно он был хриплым от алкоголя, злости или самобичевания.
— Вот, пожалуйста, — он протянул ей паспорт. — Сегодня его вернули адвокату.
— Спасибо, — сказала она.
— Я взял билеты на завтрашний самолет. Можешь лететь домой.
— Спасибо, — снова поблагодарила она. — А ты?
— Я пробуду здесь еще самое меньшее неделю.
Она кивнула, открыла паспорт, посмотрела на свою фотографию и, грустно покачав головой, бросила паспорт на стол.
— Самое меньшее неделю… — повторила Джин. — Ты, наверное, устал.
— Ничего.
Он опустился в кресло. Только сейчас он почувствовал настоящую усталость. Спал он плохо, среди ночи его будили плохие сны.
