— О господи!
— Тихо! Сначала послушай. Я ведь тебя слушала, правда?
— Еще как, — согласилась Гретхен.
— Не заговаривай с ним о сценарии. Сделай вид, что ты об этом начисто забыла.
— Но я не забыла. Он мне уже снится. Я даже сейчас вижу кадр за кадром…
— Я сказала: «Сделай вид», — рассердилась Ида. — Найди кого-нибудь, кто согласился бы дать тебе денег, и купи сценарий сама.
— Допустим, я достану деньги, — сказала Гретхен, тотчас вспомнив про беднягу Руди. — А что потом?
— А потом, — с торжеством провозгласила Ида, — сама поставь его.
Гретхен откинулась на спинку кресла. От Иды она ждала чего угодно, только не этого.
— Боже мой! — сказала она. — Ну и придумала!
— А почему нет? — с жаром спросила Ида, совсем уже забыв про еду. — В старое время многие режиссеры выходили из монтажной.
— Это было давно, — возразила Гретхен. — И все они были мужчины.
— Ты же знаешь, что я не люблю таких разговоров, — укоризненно заметила Ида.
— Извини. Я забыла. Но просто ради шутки, Ида, назови мне двадцать пять режиссеров-женщин.
— В прежние дни даже в армии не было двадцати пяти женщин. — На собраниях Движения за освобождение женщин Ида научилась спорить аргументированно. — На наши собрания ты не ходишь, брошюры не читаешь, но ты своим фильмом принесла бы нам гораздо большую пользу, чем присутствием на всех собраниях. А если у тебя есть сомнения, то позволь сказать тебе, что ты разбираешься в режиссуре куда лучше, чем Эванс Кинселла когда-либо разбирался или будет разбираться.
— Да, это мысль, — задумчиво согласилась Гретхен, — теперь я уже успокоилась и могу сказать: это — мысль.
— Такая картина обойдется очень дешево, — быстро продолжала Ида. — Небольшой городок — в основном натура и простенький павильон, народу немного, больше молодежь. На такие роли ты не найдешь актеров с именем, даже если у тебя будут деньги. Я тоже знаю людей, которые вкладывают деньги в кино, и могу к ним обратиться. А ты попросишь своего брата…
Бедняга Руди, снова подумала Гретхен.
— Во сколько обошлась первая картина Эванса Кинселлы?
— В сто двадцать пять тысяч, — не задумываясь, ответила Гретхен. Кинселла часто хвастался тем, что его первая картина, имевшая огромный коммерческий успех, стоила студии сущие гроши, и никогда не забывал сказать, сколько именно.
— В сто двадцать пять тысяч, — повторила Ида. — А теперь ему дают три с половиной миллиона.
— Кино есть кино, — заметила Гретхен.
— Времена меняются, и за сто двадцать пять тысяч сегодня картину не сделаешь. Но за семьсот пятьдесят, я уверена, можно сделать. Многие актеры согласились бы работать за почасовую оплату, а исполнители главных ролей могли бы вообще согласиться на процент от проката. Тогда почти все деньги пошли бы на съемки, и никуда больше.
— Дорогая Ида, — сказала Гретхен, — ты уже стала рассуждать как киномагнат.
— Только ты должна дать мне одно обещание, — потребовала Ида.
— Какое? — насторожилась Гретхен.
— Что ты не будешь звонить Кинселле ни сегодня, ни завтра. Обдумай все как следует по крайней мере до понедельника.
— Ладно, — помолчав, согласилась Гретхен. — А я уже приготовилась к захватывающему сражению.
— Лучше представь себе, какой будет у Кинселлы вид, когда на экраны выйдет наш фильм. У тебя к тому времени уже пропадет охота сказать ему, какое он ничтожество.
— Ладно, обещаю, — сказала Гретхен. — А теперь давай закажем на десерт что-нибудь сладкое-пресладкое. И весь остаток дня будем предаваться удовольствиям. Ты сколько раз смотрела «Земляничную поляну»?
[27]
— Четыре раза.
— И я четыре, — сказала Гретхен. — Давай сегодня прогуляем работу и для ровного счета посмотрим «Поляну» еще раз.
По забитой машинами, как всегда к вечеру в воскресенье, дороге Хиты и Рудольф возвращались домой; Джонни сидел за рулем, Илейн — рядом с мужем, а Рудольф на заднем сиденье размышлял о том, как они провели время в Монтоке. В общем удачно, решил он. Домик Джин оказался уютным, как она и говорила, с чудесным видом на океан. Массажистка выглядела вполне благопристойно, а к тому же выяснилось, что она превосходно готовит. Голыми по берегу они не скакали, несмотря на предсказания Джонни, но зато все вместе подолгу гуляли вдоль кромки воды по утрамбованному отливом песку, и Инид держала мать за руку. Они обе искренне радовались друг другу, и Рудольф подумал, что, может, Инид лучше жить у матери и ходить в маленькую загородную школу, чем подвергаться опасностям на улицах Нью-Йорка. Он может видеться с ней в выходные дни и в школьные каникулы. Но если отнестись всерьез к дикой невадской затее Джонни, то ездить к ней ему будет трудновато. Правда, будет это не завтра и не на следующей неделе, а может, и не в следующем году.
У Джин был здоровый и бодрый вид. Вместе с массажисткой она каждое утро проделывала уйму всяких гимнастических упражнений, а потом часами бродила по берегу в поисках объектов для фотографирования. Она казалась довольной, чуть сонной, говорила мало и походила на ребенка, который проснулся после приятного сна. Она приветливо встретила Хитов и, судя по всему, была рада провести два дня в их обществе. Ни она, ни массажистка, которую звали Лорейн, ни разу не пытались поговорить с ним наедине. Если Джин и завела себе друзей по соседству, то никто из них не появился ни в субботу, ни в воскресенье. Когда Рудольф попросил ее показать последние работы, она ответила: «Я еще не готова. Может, через месяц».
Удобно расположившись на заднем сиденье роскошной машины, мчавшейся к городу, он с некоторой грустью констатировал, что в течение этих двух дней Джин выглядела более радостной, чем, пожалуй, за всю их совместную жизнь.
К столу подавали вино, но крепких напитков не было. Джин не тянулась к бутылке, и Рудольф не заметил, чтобы Лорейн предостерегающе поглядывала на нее.
Она, по-видимому, несколько успокоилась, решил Рудольф. О себе он этого сказать не мог.
Они въезжали в город по тому же мосту; на западе на фоне живописного заката зубчатой стеной вздымались небоскребы. В окнах уже горел свет, и мигающие остроконечные огоньки были похожи на свечи в амбразурах цитадели. Он любил такой Нью-Йорк и это время суток — улицы, по которым они ехали, были пустынными, чистыми и приветливыми. Будь всегда воскресенье, никто не стал бы уезжать из Нью-Йорка.
Когда машина остановилась перед его домом, он предложил Хитам подняться к нему, но Джонни сказал, что они и так уже опаздывают в гости. Руди поблагодарил Джонни за поездку и, наклонившись, поцеловал Илейн в щеку. После двух дней, проведенных вместе, он чувствовал к ней гораздо большее расположение, чем прежде.
