Кролик».
Уэсли аккуратно сложил письмо и сунул его обратно в конверт. Он уже дважды спрашивал у Кролика, не слышал ли тот чего-нибудь о Дановиче, но Кролик ни разу и словом о нем не обмолвился. Он пишет, что время бежит быстро. Может, на Средиземном море оно и так, но не здесь. В Индианаполисе ему мало что нравилось. Разве что пропитанное запахом свежеиспеченного хлеба большое здание старого рынка с его высокими потолками и прилавками, заваленными фруктами и овощами. Оно напоминало портовый рынок в Антибе, и он ходил туда, как только выдавалась возможность.
Когда он вскрыл письмо от дяди, из конверта выпали две бумажки по двадцать долларов. Он поднял их и положил в карман. Он не просил денег — ни разу, — но был благодарен, когда они приходили. У дяди была привычка в самое неожиданное время оказывать всем помощь. Хорошо, когда можешь это себе позволить. А дядя Рудольф, видимо, мог. Так что нечего переживать по этому поводу. Он развернул письмо и прочел:
«Дорогой Уэсли!
Обрати внимание на адрес в верхней части страницы — я наконец-то расстался с Нью-Йорком. После того как на меня напали, город утратил для меня значительную часть своей привлекательности и я начал беспокоиться — наверное, чересчур — по поводу безопасности Инид. Здесь, в Бриджгемптоне, на Лонг-Айленде, я арендовал дом сроком пока на год. Это тихое, очаровательное место, за исключением летних месяцев, когда сюда приезжает множество народу, в основном писатели, художники и артисты. Мой дом недалеко от пляжа и минутах в пятнадцати езды от дома моей бывшей жены. Инид всю неделю живет у нее, а субботу и воскресенье проводит у меня, и при таком распорядке ей больше не нужна няня. Девочке нравится жить за городом, и ради нее стоило сюда переехать.
Я полностью оправился после двух пластических операций и, хотя, когда бегаю по пляжу, из-за повреждений в носоглотке хриплю, как старая, заигранная пластинка, в основном чувствую себя прекрасно. Врачи предлагали сделать мне еще одну операцию «для красоты», но я решил, что от добра добра не ищут. Гретхен говорит, что с расплющенным носом я стал больше похож на твоего отца.
Гретхен, кстати, избрала себе новое поле деятельности. На следующей неделе она заканчивает монтаж картины Кинселлы и собирается сама заняться режиссурой: она приобрела один очень понравившийся ей сценарий. Я его прочитал, и мне он тоже понравился. Дело в том, что мне надо куда-то вложить свои деньги, и я решил финансировать картину Гретхен, а теперь деликатно даю ей советы по деловой стороне этого предприятия. Будь осмотрителен, когда в следующий раз ее увидишь. Она считает, что ты мог бы с успехом сыграть одну из главных ролей в ее картине. В нашей семье были люди почти всех профессий, за исключением кинозвезд, и я не уверен, что их появление хорошо скажется на репутации Джордахов.
К сожалению, из-за сумятицы, сопутствовавшей нападению на меня, я забыл выполнить свое обещание и послать тебе список людей, которые могут рассказать о твоем отце. Это, во-первых, конечно, Джонни Хит, который вместе с женой плавал на «Клотильде». Я не помню, был ли ты уже в то время на яхте. Потом Гудхарты, которые тоже фрахтовали яхту несколько сезонов подряд. Я прилагаю их адреса на отдельном листке. В те далекие времена, когда твоему отцу было столько лет, сколько тебе сейчас, в Порт-Филипе был юноша — теперь уже, естественно, взрослый человек, — которого звали Клод Тинкер. Он был соучастником некоторых приключений твоего отца. Семья Тинкеров, я слышал, по-прежнему живет в Порт-Филипе. Потом есть еще человек по имени Теодор Бойлан — сейчас, должно быть, уже глубокий старик, — который был тесно связан с нашей семьей.
Как профессионального боксера я видел твоего отца всего один раз — он выступал против цветного парня по имени Вирджил Уолтерс, которому, вероятно, тоже есть о чем вспомнить. У твоего отца был менеджер по имени Шульц, и однажды, когда мне понадобилось связаться с твоим отцом, я разыскал этого Шульца через журнал «Ринг».
Если я вспомню еще какие-то фамилии, то сразу же тебе напишу. Очень жаль, что летом ты не смог навестить меня, но я надеюсь, что тебе это еще удастся сделать.
Прилагаю к письму маленький подарок в связи с наступлением нового учебного года. Если вдруг тебе понадобятся деньги, сразу же дай мне знать.
Обнимаю тебя, Рудольф».
Уэсли сложил письмо и сунул его обратно в конверт, точно так же, как сделал это с письмом Кролика. Пишет, будто у него в заднице якорь, подумал Уэсли. Ведь на Самом-то деле он совсем не такой, просто между тем, какой он есть и каким кажется, лежит пропасть. Уэсли хотелось бы, чтобы дядя вызывал у него больше симпатии.
Оба письма Уэсли отдал Джимми, чернокожему пареньку, работавшему вместе с ним на доставке продуктов. У Джимми хранилась фотография его отца в боксерских трусах, которую дала ему та женщина из «Тайма», и все полученные им письма, так как мать, по крайней мере два раза в неделю, перерывала все его вещи в поисках следов греха и всего прочего, что могло ей попасться. Письма от дяди, от Кейт и от Кролика явились бы в этом случае уликами грандиозного заговора с целью отнять у нее привязанность сына, о которой она так любила распространяться. А ему трудно было выносить периодические вспышки ее материнской любви. Она принималась целовать и обнимать его, называла его «малышом», говорила, что если бы он подстригся, то стал бы очень красивым мальчиком, а уж если бы вошел в лоно церкви, то осчастливил бы ее по гроб жизни, и что нет ничего на свете, чего бы они с мистером Крейлером для него тогда не сделали. Мать не притворялась — Уэсли знал, что она на самом деле его любит и хочет, чтобы он был счастлив, только счастье они понимали по-разному. Ее бурные проявления любви вызывали у него неловкость и смущение, и он с тоской вспоминал Кейт.
Он никогда не рассказывал Джимми ни о своей матери, ни о мистере Крейлере, хотя Джимми в этом городе был его единственным другом.
Ему не хотелось идти домой обедать — во-первых, потому, что еда, он знал, будет отвратительной, а во-вторых, дом, и так достаточно мрачный, теперь, после того как мистер Крейлер получил извещение, что его сын Макс убит во Вьетнаме, стал вообще похож на могилу. Тело Макса должны были вот-вот привезти, и время, проходившее в ожидании этого момента, напоминало затянувшиеся похороны.
Уэсли пригласил Джимми пообедать вместе.
— Сегодня я могу кутнуть, — сообщил он Джимми. — Мой богатый дядюшка кое-что мне подкинул.
Они поели в маленьком ресторане недалеко от супермаркета, где за полтора доллара давали кусок жареного мяса и не спрашивали свидетельства о рождении, когда заказываешь пиво.
Джимми увлекался рок-музыкой, он иногда приглашал Уэсли в гости и играл для него на кларнете под аккомпанемент пианино, за которым сидела одна из его сестер, в то время как другая угощала их пивом. Тесный дом Джимми, где царила дружеская атмосфера, оживляемая присутствием двух хорошеньких смеющихся девушек, был еще одним местом в Индианаполисе, которое Уэсли любил. В Индианаполисе, с его заводами и толпами рабочих на улицах в утренние и вечерние часы, с его как две капли воды похожими друг на друга рядами одинаковых домов и грязными тротуарами, Антиб вспоминался как райское местечко.
