С этими громко и страстно сказанными словами Клеопатра повернулась спиной к окаменевшей Праксиное, супруге знатного македонца, и вошла в шатер, где уже стояли светильники в нескольких лампадах на маленьких столиках изящной, тонкой работы.
Светильники и вообще все туалетные принадлежности Уборной царицы сделаны были из сверкающей слоновой кости, что прекрасно гармонировало с небесно-голубым наметом шатра, расшитым серебряными лилиями и колосьями; подушки были покрыты тигровыми шкурами, а на полу были разостланы ковры из белой шерсти, окаймленные голубыми полосами.
Клеопатра быстро опустилась на сиденье перед туалетным столом и так долго рассматривала себя в зеркале, точно впервые видела свое лицо и свои густые светло-рыжие волосы. Потом, обращаясь наполовину к Зое, наполовину к любимой субретке из Афин, стоявшей позади нее с другими прислужницами, она сказала:
— Мы сделали большую глупость, выкрасив мои волосы в светлый цвет, теперь придется их так оставить. Публий Сципион, ничего не подозревающий о нашем искусстве, нашел этот цвет волос очень красивым и очень редким, и ему ни к чему знать истину. Египетскую прическу с головой грифона, которая больше всего нравится царю, Лисий и римлянин находят варварской, да и всякий так ее назовет, кроме египтян. Но сегодня вечером мы между своими, потому я надену золотой венок из колосьев с гроздьями из сапфиров. Как ты думаешь, Зоя, к нему пошла бы прозрачная бомбиксовая ткань, что вчера прислали из Коса? Но я не могу ее надеть, потому что она слишком легка и прозрачна, а мне теперь недостает необходимой полноты. Опять видны жилы на моей шее, локоть сделался худой и острый, и вообще я очень похудела. Все это происходит от вечной досады, возбуждения, забот! Как я вчера должна была спорить в совете! Мой супруг всегда уступает, во всем соглашается, каждому хочет оказать услугу, а когда нужно отказать, приходится выступать мне. Хотя я делаю это неохотно, но все-таки я всегда должна этим возбуждать злобу и разочарование, и тем даю повод считать себя бессердечной и холодной. Зато моему мужу я предоставляю сомнительную славу считаться самым мягким и самым ласковым между всеми мужчинами и правителями на свете. Мой сын, конечно, своеволен, и это приводит к разным ненужным выходкам, но все-таки это лучше, чем если бы Филопатр бросался всем на шею. Воспитать мальчика надо так, чтобы он умел говорить нет. Сама я часто говорю «да» там, где не следует, но ведь я женщина, а женщине больше идет уступать, чем сопротивляться. А самое важное для нас — красота. Остановимся на этих светло-голубых одеждах и накинем сверху сеть из золотых нитей и сапфиров по узлам, эго хорошо пойдет к моему головному убору. Осторожнее с гребнем, Таиса, мне больно! Больше я не могу болтать. Зоя, подай мне свиток. Мне надо немного сосредоточиться, раньше чем я сойду вниз и буду беседовать за ужином с мужчинами. Когда посещаешь область смерти и Сераписа, вспоминаешь о бессмертии нашей души и о нашей участи за гробом, тогда особенно охотно перечитываешь то, что сказал любимый мой мыслитель о близких нам вещах. Прочти, Зоя.
Подруга Клеопатры сделала знак незанятым служанкам отодвинуться назад, опустилась на низкую подушку у ног царицы и начала читать с глубоким пониманием и выразительностью, вся сосредоточившись и не замечая ни звона драгоценностей, ни шелеста роскошных тканей, ни звука падавших в хрустальные чашечки капель благовонных масел и эссенций, ни коротких тихих вопросов прислужниц, на которые так же быстро и тихо отвечала Клеопатра.
Около двадцати молодых и пожилых женщин группами стояли вдоль стен обширного шатра или неподвижно, как изваяния, сидели на полу на подушках, ожидая одного взгляда в их сторону, чтобы немедленно исполнить приказание. Только глазами и тихими движениями пальцев переговаривались они между собой. Они знали, что царица не любит, чтобы ей мешали слушать чтение, и всякого, кто пойдет наперекор ее желаниям и склонностям, она не задумается отшвырнуть от себя, как старый башмак или порванную струну.
Черты лица Клеопатры были неправильны и заострены, скулы и губы, за которыми сверкали белоснежные зубы, были сильно развиты, но когда она, вся сосредоточившись, с блестящими глазами, делавшими ее похожей на пророчицу, с полуоткрытым ртом, слушала строки любимого Платона, она совершенно менялась, полная такой невыразимой прелести, которая, казалось, исходила из лучшего, высшего мира. В такие минуты она была гораздо красивее, чем теперь, нарядная, украшенная, окруженная толпой женщин, громко и без меры ей льстивших.
Зоя кончила и положила свиток Платона на место.
Клеопатра любила громкие восторги вокруг себя; и, чтобы насладиться ими еще больше, приказано было, чтобы число женщин во время ее туалета было как можно больше. Со всех сторон прислужницы держали перед ней зеркала, поправляли складки платья, подтягивали ремни сандалий, украшенных драгоценными каменьями.
Здесь восторгались густотой ее локонов, там — ее стройной фигурой, нежностью лодыжек и восхищались ее действительно крошечными ручками и ножками.
Одна девушка делала другой замечания, но настолько громко, что их все слышали, о блеске глаз царицы, превосходящих чудные сапфиры, украшавшие ее голову и платье. Субретка Таиса из Афин серьезно уверяла, что Клеопатра пополнела, потому что сегодня стянуть золотой пояс гораздо труднее, чем десять Аней тому назад.
Царица сделала знак рукой, Зоя бросила серебряный шар в богато украшенную чашу, и вслед за тем у входа в шатер послышались шаги телохранителей.
Клеопатра вышла из шатра и быстрым взглядом окинула крышу, ярко освещенную факелами и смолой, горевшей на сковородах. Проходя мимо палатки, где спали ее дети, она, не заглянув в нее, прошла дальше к носилкам, которые принесли на крышу благородные македонские юноши.
Зоя и Таиса помогли царице подняться на носилки, и все соучастницы ее забав, прислужницы и другие прибежавшие из соседних шатров женщины стали шпалерами по обеим сторонам дороги и разливались в громких восклицаниях удивления и восторга, когда их повелительницу, восседавшую на носилках, проносили мимо них.
Ярко сверкали алмазы на ручке опахала из перьев, легким наклонением которого Клеопатра милостиво отвечала на приветствия и поклоны женщин. Этим небрежным жестом царица наглядно показывала всякому, какая пропасть лежит между нею, царицей, и остальными смертными. Каждое движение ее руки было рассчитано и царственно гордо, но в блеске ее глаз ярко сквозило удовольствие, испытываемое молодой, красивой женщиной, нарядно одетой и отправляющейся на веселый праздник.
Когда носилки скрылись на повороте широкой лестницы, спускавшейся с крыши, афинянка Таиса тихо вздохнула, подумав про себя:
«Если бы я могла хоть один раз в жизни показаться в таких чудных, блестящих, как перламутровая раковина, носилках и, как богиня, шествовать в них, поддерживаемая красивыми юношами, всеми восхваляемая, торжествующая и радостная! Вот поднимается теперь Селена
[25]
, величаво и безмолвно проходящая мимо мелких звезд. Подобно ей, прошла здесь Клеопатра мимо шатров и нас; здесь ее сопровождают одетые в пурпур слуги с факелами, а там ее ждет праздничный пир и избранные гости. Как все здесь превозносили ее! Мне показалось, что даже мраморная статуя сурового Зенона обратилась к ней с льстивыми словами, а между тем и Зоя, и белокурая Лисиппа, и чернокудрые дочери Димитрия, и даже я, бедное существо, красивее, гораздо красивее ее. Что же было бы, если бы нас одели в такие же ткани и украсили такими же драгоценностями, если бы и мы, подобно Афродите, восседали в раковине, и нашим подножием служили бы дельфины, украшенные жемчугом и бирюзой, а над головами развевались бы страусовые перья! Я знаю, что мне очень пошла бы та прозрачная ткань, которую царица не решилась сегодня надеть. О, если бы действительно было так, как читала Зоя вчера, будто душам людей определено после смерти переходить в другие тела и опять странствовать по земле! Может быть, моя душа снова явилась бы на свет в теле царского ребенка. Сыном царя я бы не хотела быть, от него так много требуется, но я бы желала быть царской дочерью. Как бы это было хорошо!»
