Киприот еще не кончил говорить, и воины только что приблизились к трупу, как отряд охранной стражи развернулся перед проходом в первый двор и преградил возможность к бегству.
Другой выход вел к садам и зданиям царского дворца, но и он хорошо охранялся.
Громкий спор из-за Клеа и стон раненого привлекли охранную стражу, окружившую теперь девушку и киприотов.
После короткого допроса арестованных под конвоем отправили к их фалангам, а Клеа с готовностью последовала за начальником, в котором она узнала Главка, брата отшельника Серапиона. Главк также узнал в ней дочь того человека, который всем пожертвовал для его отца. Он тут же отвел девушку в полуосвещенный угол дворца.
— Что могу я для тебя сделать? — спросил начальник, высокий, как и брат, но не такой широкоплечий. Прочтя письмо, он задал девушке несколько вопросов. Затем сказал: — Все, что я могу, я с радостью сделаю для тебя и твоей сестры. Я не забыл, чем мы обязаны твоему отцу. Очень сожалею, что ты подвергалась здесь опасности. Такой красавице вообще не стоит переступать порог этого дворца так поздно, а сегодня в особенности, потому что здесь собрались не только воины Филометра, но и отряд царя Эвергета, явившийся сюда ко дню рождения своего повелителя. Всех их щедро угостили, а солдат, принесший жертву Дионису, ищет дары Эроса и берет их везде, где находит. Письмо к римлянину я постараюсь передать сейчас же, а когда ты получишь ответ, то тебе самое лучшее идти к моей жене или сестре в город и там переночевать. Здесь тебе нельзя оставаться без меня ни одной минуты. Как же все это устроить… Да! Единственное верное убежище, которое я тебе могу предложить, это тюрьма, в которую сажают провинившихся младших начальников. Она теперь свободна, и я тебя туда проведу. Ты там посидишь на скамейке.
Клеа последовала за Главком в тюрьму, прося поскорей передать ответ Публия. Огня она просила не зажигать, чтобы не выдать своего присутствия.
Когда девушка услышала лязг железного болта за своей дверью, легкая дрожь пробежала по ее телу. Комната, в которой она сидела, была нисколько не хуже и не лучше ее помещения при храме, но ей казалось, что эти стены давят ее и душат и что отныне она никогда больше не увидит света и свободы.
Решетчатое окно ее камеры выходило на освещенный двор. При слабом свете, проникавшем в помещение, она заметила маленькую скамейку из пальмовых ветвей и в изнеможении опустилась на нее.
Мало-помалу тяжелое чувство прошло. Надежда на счастливый исход снова проснулась в ней, и она почувствовала себя спокойнее. Вдруг перед тюрьмой послышался стук копыт и громкая команда.
Клеа поднялась со скамьи и увидела около двадцати всадников в золотых шлемах и панцирях, на которых играл красноватый отблеск факелов.
Всадники с криком гнали всех со двора, и беспорядочная толпа, как гонимая пожаром дичь, бросилась во второй двор, но и там их ждала та же участь. Клеа ясно слышала громкое приказание:
— Именем царя!
Наконец, всадники вернулись в первый двор и разместились по десяти у каждого входа.
Девушка с любопытством следила за новым для нее зрелищем. Неожиданно конь, испуганный блеском факела, бросился в сторону и, поднявшись на дыбы, хотел сбросить своего всадника, но опытный наездник железной рукой усмирил бешеное животное. Клеа невольно сравнила этого македонца с Публием и подумала, что, наверное, и он не хуже сумел бы справиться со своим конем. Но в это время новое явление завладело ее вниманием.
Сперва в соседнем помещении послышались шаги, потом в щелях перегородки показались полосы света, и она услышала, как захлопнули ставни, принялись отодвигать скамьи, раскидывать какие-то предметы на стол и, наконец, дверь отворили и захлопнули с такой силой, что ее дверь и скамья задрожали.
В это же время она услышала громкий смех и глубокий звучный голос:
— Зеркало, скорей дай зеркало, Эвлеус! Клянусь небом, я даже в этом рубище совсем не похож на тюремного узника. У меня в голове нет недостатка в удачных замыслах, одним ударом кулака я могу размозжить своего противника и никогда не упущу своей добычи. Одним словом, нужно уметь, как я, в каждом мгновении соединять и вкушать наслаждения целого дня.
Но все эти блестящие куклы, которые окружают нас, царей, всякое сильное чувство заботливо одевают пошлостью, как свое тело тканями. Голова кружится, когда подумаешь, что каждое слово — боги, сколько слов приходится выслушать! — нужно тщательно обдумывать, чтобы не остаться в дураках. То ли дело этот сброд! Он уже считает себя нарядно одетым, если на его темных бедрах мотается линючий платок! И вот когда такого голого мудреца, который все свое имущество носит на себе, обзовут собакой, то он, недолго думая, бьет кулаком, разве это не самый ясный ответ? Если же ему скажут, что он славный малый, то он без колебаний поверит этому и, конечно, будет прав.
Видел ты, как тот дюжий коренастый молодец со вздернутым носом и кривыми ногами, толстыми, как обрубки, оскалил зубы от удовольствия, когда я похвалил его кулак? Так смеется гиена! Всякий добрый гражданин назовет чудовищем такого молодца. Но что же думают небожители, вставив в его пасть такие превосходные зубы и сохраняя их ему целых пятьдесят лет — наверное, ему не меньше. Если у него сломается кинжал, он насмерть загрызет свою жертву зубами, как лисица утку. А не то заколотит своими кулаками.
— Но, господин, — возразил евнух сухо и с деловитой серьезностью, — маленький сухой египтянин с редкими волосами еще надежнее этого: при его цепкости и ловкости он неоценим. Первый бросается на свою добычу с шумом, как камень с крыши, а другой вонзает свое жало неожиданно, как ехидна. Третий, на которого я возлагал большие надежды, позавчера был казнен без моего ведома. Но и этой пары вполне достаточно. Я запретил им прибегать к кинжалу и ножу. Петлями, крючками и отравленными иглами они умеют наносить такие раны, которые нельзя отличить от укусов ехидны ни по виду, ни по действию.
Эвергет громко рассмеялся:
— Какая утонченная характеристика! Точно эти кровопийцы — трагические актеры, из которых один берет своим темпераментом, а другой обдуманностью игры. Твое суждение очень откровенно, но разве и в убийстве нельзя стать великим? Вероятно, ты одного вытащил из петли, а другого нашел на плахе? Клянусь Гераклом, я еще ни разу в жизни не встречал таких молодцов. Я не раскаиваюсь, что посетил их и запросто с ними говорил.
Возьми-ка мое разорванное платье и помоги мне переодеться. Мне нужно успеть принять ванну до пира. У меня чесотка на всем теле, точно они вымазали меня своей близостью. Там лежат мои одежды и сандалии. Завяжи мне их и рассказывай, как ты заманишь в ловушку Публия?
Клеа слышала каждое слово этого диалога. В отчаянии схватилась она за голову, она боялась понять все, что только что слышала. Спит ли она, или наяву все это? Клеа наполовину не поняла всего услышанного, но при имени Публия ей сразу все стало ясно. Точно острый клинок вонзили ей в мозг и начали вертеть его в нем. Мысль, что на него, на Публия Сципиона, Эвлеус направил кровожадных зверей, разом вернула ей ясность мысли.
