При этих словах Клеа поднесла к губам холодеющую руку старца и, задыхаясь от слез, проговорила:
— Где рана, отец, где рана?
— Оставь это, оставь, — отвечал отшельник. — Не кинжал и не стрела убивают меня, а смертельный яд. Теперь я могу спокойно уйти отсюда, вам я более не нужен. Теперь ты, Публий, займешь мое место, и это будет гораздо лучше. Клеа — жена Публия Сципиона! Мечтал я много об этом, тысячу раз говорил я себе и повторяю теперь тебе, мой сын: эта девушка достойна благороднейшего из смертных. Тебе, мой Публий, отдаю я ее. Подайте друг другу руки, ведь я был вместо отца для нее.
— Ты был отцом, — рыдала Клеа. — Наверное, ради меня, чтобы охранить меня, ты покинул твою келью и нашел смерть.
— Счастье, счастье… — с трудом говорил умирающий.
— На меня натравлены были убийцы, — схватывая руку Серапиона, воскликнул Публий. — Они тебя убили вместо меня. Еще раз спрашиваю, куда ты ранен?
— Свершается моя судьба, — проговорил отшельник. — От ее решения не спасут ни заточение, ни врач, ни целебные травы. Я умираю от змеиного яда, как и было предсказано мне при рождении. Все равно, если бы я не вышел искать Клеа, змея проползла бы в мою клетку и покончила бы со мной. Дайте мне руки, дети… Холод смерти поднимается все выше и выше и уже леденит мое сердце…
Несколько мгновений голос отказывался служить умирающему, потом он тихо заговорил:
— Об одном только попросил бы я вас. У меня есть маленькое состояние, которое было назначено для тебя и Ирены. Похороните меня на эти деньги. Я не хочу быть сожженным, как это сделали с моим отцом. Нет, пусть меня хорошенько набальзамируют и мою мумию поставят рядом с матерью. Если есть свидание за гробом, а я верю в это, то больше всего я бы хотел увидеть ее еще раз. Она меня так любила… Мне кажется, что я опять маленький и, как прежде, закидываю руки ей на шею. В другой жизни я, может быть, не буду дитятей несчастья, в другом существовании… холод дошел до сердца! В другом… дети, если на этом свете у меня были радости, то я обязан за них вам, мои дети… Тебе, Клеа, и моей маленькой Ирене!
Это были последние слова отшельника. С глубоким вздохом он вытянулся и умер. Клеа и Публий с любовью закрыли его глаза…
XXIII
Как в греческом Серапеуме, так и в египетском храме, находившемся возле могил Аписа, не прошли незамеченными странные явления, нарушившие безмолвие ночи. Но в пустыне давно уже царила тишина и спокойствие, когда, наконец, открылись большие ворота святилища Осириса-Аписа и под предводительством храмовых служителей, вооруженных жертвенными ножами и топорами, выступила маленькая процессия жрецов.
Публий и Клеа, остававшиеся у тела отшельника, увидели эту процессию. Римлянин в нерешительности проговорил:
— Послать тебя одну в эту ночь в храм невозможно, но нельзя также оставить без присмотра нашего бедного друга.
— Повторяю тебе, — горячо вступилась Клеа, — что мы должны исполнить последнюю волю Серапиона. Если же в наше отсутствие гиена или шакал обезобразят его лицо, то мы нарушим его волю. Я рада, что могу, по крайней мере хоть после смерти, доказать моему другу, как я благодарна ему за все его добро при жизни. Даже умершему мы должны быть признательны. Как тих и прекрасен был его последний час! Буря и борьба свели нас вместе…
— И здесь, — продолжил Публий, — мы заключили прекрасный союз на всю нашу жизнь.
— Я заключаю его охотно, — сказала Клеа, опустив глаза, — я ведь побежденная.
— Ты призналась мне, — возразил юноша, — что ты никогда не была несчастнее, как тогда, когда хотела силой противодействовать мне. Но я тебе говорю, что никогда ты мне не казалась более достойной любви, как в тот момент. Такие часы приходят только раз в жизни. И если я забуду когда-нибудь этот час в минуты гнева, то напомни мне только об этом месте или об умершем, и весь гнев мой растает. Я вспомню, что ты была готова отдать за меня свою жизнь. Но чтобы сохранить навсегда память об умершем, я прибавлю имя Серапиона к своему имени. Он поступил с нами, как отец, и я, как сын, высоко чту его память. Хотя для меня тяжело быть кому-нибудь обязанным, но как я могу заплатить тебе за то, что ты для меня сделала? Я даже представить себе не могу достойной награды, и все-таки я готов каждый день, каждый час принимать от тебя новые дары любви. Говорят, что должник наполовину пленник, будь же милостива к твоему победителю.
Он взял ее руки, отвел волосы с ее лба и нежно коснулся его губами. Потом продолжал:
— Теперь пойдем вместе и передадим мертвого жрецам. Клеа склонилась еще раз над телом отшельника, надела ему на шею амулет, который он ей дал на дорогу, и молча последовала за Публием.
Подойдя к процессии, Публий сообщил начальнику, как они нашли Серапиона, и просил их взять его тело, снести в самый дорогой дом для бальзамирования и приготовить все для погребения.
Несколько храмовых служителей занялись этим делом, а процессия после нескольких заданных Публию вопросов вернулась обратно.
Снова влюбленные остались одни. Клеа схватила страстно руки Корнелия и сказала:
— Ты говорил со мной, как истинный друг. Глубоко благодарю тебя за это, но я всегда была правдива, и тем более по отношению к тебе. Все, что дает мне твоя любовь, будет для меня подарком. Не ты мне обязан, а я тебе: ты вырвал мою сестру из рук могущественнейшего в этой стране человека, а я сразу поверила, что ты соблазнил бедную девочку, тогда я возненавидела тебя и… сознаюсь, что в своем ослеплении желала твоей смерти.
— Разве может меня огорчить твое признание? — воскликнул римлянин. — Нет, девушка, оно прежде всего показывает, что ты меня любишь так, как я желал быть любимым. Твой минувший гнев — это тень любви, которую любовь отбрасывает так же, как всякий земной предмет. Где его нет, там нет настоящей любви, а только призрачное видение, ничто! Клеа не может ни любить, ни ненавидеть вполовину, но в то же время она такая же загадка, как и все женщины. Каким образом твое желание видеть меня убитым перешло в решение умереть за меня?
— Я увидела убийц, меня охватил ужас и отвращение к ним и к их дикому намерению. Я не хотела, я не могла омрачить счастье Ирены, и я любила тебя гораздо больше, чем ненавидела, а потом… но оставим это!
— Нет, говори, только все!
— Тогда наступил момент…
— Ну, Клеа?
— Тогда — я второй раз переживаю эти часы, которые мы с тобой провели молча, рука об руку, у тела бедного Серапиона, — тогда я внезапно услышала полуночное пение жрецов. При этих набожных звуках душа моя вознеслась в молитве к небу, все злое замерло, и проснулось новое чувство, теплое и мягкое. Я стала опять думать о добре и правде, и во мне явилось решение пожертвовать собой для счастья Ирены. Мой отец, последователь Зенона…
— И ты, — перебил Публий, — хотела поступить по учению стоиков. Я знаю это учение, но я не знаю ни одного мудреца, который был бы в состоянии так прожить, как наставляет это учение. Слышала ли ты когда-нибудь о спокойствии души, терпении и хладнокровии мудрецов-стоиков? Ты смотришь так, точно тебя оскорбляет этот вопрос? Но ведь в тебе нет ни одного из этих качеств. Разве они совместимы с природой женщины? Благодарение богам, что ты не стоик в женской одеже, а женщина, настоящая женщина, какою она должна быть. Ты не почерпнула ни у Зенона, ни у Хризиппа больше того, что знает деревенская девушка от честного отца, то есть быть правдивой и добродетельной. Если ты все остальное забудешь, я буду более чем доволен.
