Ответ был получен в тот же день. Цезарь обещал явиться к царице.
Это свидание должно было решить ее участь.
Сознавая это, она велела Хармионе позаботиться о змеях.
Женщинам было запрещено выходить из дворца, но Эпафродит позволил им принимать посетителей. Живость и веселый характер нубиянки вызывали симпатии римской стражи. Она могла приходить и уходить без всякого стеснения. Разумеется, ее обыскивали по возвращении во дворец, как и всех, кто являлся на Лохиаду.
Надо было решиться. Хармиона знала, что делать, но было у нее одно желание, которое не давало покоя: ей хотелось повидать Барину и ее ребенка.
Щадя Иру, она до сих пор не решалась принять супругу Диона. Встреча с ней и ребенком разбередила бы незажившую рану девушки, и Хармиона, связанная с племянницей узами давнишней дружбы, не хотела огорчать ее.
Октавиан не торопился исполнять свое обещание; однако спустя неделю Прокулей объявил утром, что сегодня явится Цезарь. Глубокое волнение овладело царицей при этом известии. Ей захотелось посетить гробницу. Ира отправилась с ней, и так как Клеопатра проводила в гробнице целые часы, то Хармиона решила воспользоваться этим, чтоб повидаться с Бариной.
Барина давно уже знала о желании своей бывшей покровительницы, и нубиянке, которая взялась проводить ее во дворец, не пришлось долго дожидаться матери с ребенком.
Бывший сад Дидима — теперь собственность царских детей — стал местом этой встречи. В тени знакомых деревьев бросилась молодая мать на грудь испытанной подруги, а та не могла насмотреться на ребенка, который, по ее словам, был вылитый Леонакс.
О чем только не переговорили между собой эти две женщины, жизнь которых сложилась так различно! Хармиона вспоминала минувшие дни, а для Барины существовало только радостное настоящее и светлое будущее. О сестре она тоже сообщила хорошие вести. Елена стала счастливой супругой архитектора Горгия, который, однако, при всей своей любви к молодой жене с восторгом вспоминал о часах, проведенных с Клеопатрой.
Время в беседе летело незаметно, и женщины были поражены, когда один из евнухов объявил, что царица вернулась во дворец.
Хармиона еще раз поцеловала внука своего возлюбленного, благословила молодую мать, просила передать свой поклон Диону, вспоминать о ней, когда ее не станет, и не забывать при случае украсить цветами ее могилу и совершить на ней возлияние бессмертным, так как у нее нет друга или ребенка, который мог бы почтить ее память.
Глубоко потрясенная спокойной уверенностью Хармионы в неизбежной смерти, Барина молча слушала ее и вдруг вздрогнула. Хорошо знакомый резкий голос окликнул в эту минуту ее подругу. Быстро обернувшись, она увидела Иру. Бледная, истомленная, в длинном траурном платье, Ира казалась воплощением душевных мук и тревоги.
Ее вид глубоко поразил счастливую супругу и мать. Барине показалось, что все счастье, которое могло достаться на долю Иры, перешло к ней, а все бедствия, преследовавшие одно время молодую чету, обрушились на Иру. Ей хотелось подойти к своей бывшей сопернице, сказать что-нибудь ласковое, дружеское, но, когда она заметила взгляд, брошенный Ирой на ребенка, и неприятную, жесткую складку у губ, из-за которой ее сравнивали с колючим шипом, материнское сердце устрашилось «дурного глаза» этой женщины. Она может погубить ее сокровище, и, повинуясь инстинктивному чувству, молодая женщина закрыла лицо ребенка своим покрывалом.
Ира заметила это, и, когда Барина робким кивком ответила на ее вопрос: «Ребенок ли это Диона?», она выпрямилась и сказала с холодным высокомерием:
— Впрочем, что мне за дело до этого ребенка? Нам приходится думать о более важных делах!
Затем, обратясь к Хармионе, сообщила ей официальным тоном, что Клеопатра просит ее присутствовать при свидании с Октавианом.
Октавиан должен был явиться вечером, до назначенного часа еще оставалось много времени. Царица чувствовала себя утомленной после посещения мавзолея, где она молила дух Антония вступиться за детей, если только он имеет какую-нибудь власть над сердцем победителя.
Долабелле, провожавшему ее из мавзолея во дворец, она призналась, что ничего хорошего не ожидает от этого свидания.
Она опасалась, что Октавиан и на этот раз оставит ее в неизвестности. Тогда юноша не стал защищать Цезаря:
— Если Октавиан и теперь обманет тебя, в таком случае он не только холоден и черств…
— В таком случае, — подхватила Клеопатра, — ты будешь великодушнее и мягче его и избавишь подругу твоего отца от этой пытки. Если он не скажет, что меня ожидает, а ты узнаешь об этом, то… не говори нет, ты не можешь отказать мне… ты сообщишь мне?
Долабелла ответил быстро и решительно:
— До сих пор я ничего не мог сделать для тебя. Но от этой пытки я тебя избавлю.
С этими словами он быстро удалился, чтобы не видеть, как евнухи будут обыскивать ее у входа во дворец.
Его обещание поддержало бодрость уставшей, расстроенной царицы. Она прилегла было отдохнуть, но не успела закрыть глаза, как на улице послышался топот четверни, везшей Октавиана. Клеопатра не ожидала его так рано.
Сначала она хотела принять его на троне в полном облачении, но потом подумала, что ей трудно будет надеть тяжелые украшения. «К тому же, — думалось ей, — счастливый победитель уступчивее и снисходительнее отнесется к страдающей женщине, чем к царице».
Ей предстояло защищать свой прежний образ действий, и она тщательно обдумала аргументы в свою пользу, с помощью которых надеялась повлиять на холодный, проницательный ум Октавиана. Многое, что говорило в ее пользу, было в письмах Юлия Цезаря и Антония, которые она часто перечитывала.
Архибий и Прокулей советовали ей принять Октавиана при свидетелях. Прокулей не объяснял причины, но очень хорошо знал, что Цезарь скорее решится на гуманный и благородный поступок в присутствии посторонних, которые оповестят мир о его великодушии. Имея дело с лучшим актером своего времени, не мешало позаботиться о зрителях.
Поэтому царица пригласила, кроме Иры и Хармионы, приближенных чиновников, в том числе казначея Селевка, который мог дать необходимые справки в случае, если бы речь зашла о выдаче сокровищ.
Она рассчитывала переодеться, отдохнув после возвращения из мавзолея. Но этому помешало прибытие высокого гостя. Да если бы и хватило времени, она чувствовала себя такой разбитой и возбужденной, что не могла бы даже причесать волосы.
Сердце ее усиленно билось, щеки разгорелись. Когда доложили о Цезаре, она успела только приподняться на подушках и откинуть волосы, падавшие на лицо, между тем Ира наскоро привела в порядок складки ее платья.
У нее не хватило бы силы пойти к нему навстречу. Когда он вошел в комнату, Клеопатра могла только приветствовать его движением руки, он же, поклонившись еще у дверей, быстро прервал тягостное молчание, сказав с изысканною вежливостью:
— Ты звала — я явился. Красоте повинуется всякий, даже победитель.
