— Благодарю, благодарю за все! Не пугайтесь! Ты ведь знаешь, Ира, что это не больно. Мы уснем спокойно. — При этом она слегка вздрогнула и продолжала:
— Серьезное, однако, дело — смерть. Все равно, так нужно. Почему медлит змея? Да, да… Честолюбие и любовь были главными пружинами в моей жизни… Мое имя увенчает слава… Следую за тобой, Марк Антоний!
Хармиона наклонилась над левой, свободной рукой царицы и, рыдая, осыпала ее поцелуями. Клеопатра, не отнимая руки, продолжала, следя за движениями аспида:
— Покой эпикурейского сада начинается для нас сегодня, моя дорогая… Будет ли он свободен от страданий, кто знает, но, и в этом я согласна с Архибием, страдание присуще высшему земному счастью — любви. Я думаю, что вы тоже убедились в этом. И эта страна, мой Египет, также дорога мне. Лучше ослепнуть на века, чем видеть ее под римским игом. Близнецы и мой нежный цветок… Вспоминая о своей матери и ее кончине, они будут, не правда ли…
Тут она вздрогнула и слегка вскрикнула. Змея, подобно холодной молнии, кинулась на ее руку, и спустя несколько мгновений Клеопатра, бездыханная, опустилась на ложе.
Бледная, но с полным самообладанием, Ира сказала, указывая на нее:
— Точно уснувший ребенок. Обворожительна и после смерти. Сама судьба должна была исполнить последнее желание великой царицы, непобедимой женщины. Гордые замыслы Октавиана разлетаются в прах. Триумфатор без тебя явится римлянам.
С этими словами она наклонилась над усопшей, закрыла ей глаза, поцеловала ее в губы и в лоб, и Хармиона последовала ее примеру.
В соседней комнате послышались шаги.
— Время не терпит! — воскликнула Ира. — Пора. Не кажется ли тебе, будто солнце зашло?
Хармиона кивнула головой и тихо сказала:
— Яд?
— Вот он, — отвечала Ира, протягивая ей булавку. — Легкий укол, и все кончено… Вот смотри! Но нет! Ты причинила мне жестокое горе. Ты знаешь, мой товарищ детства Дион… Я простила тебе. Но теперь… Окажи мне благодеяние! Избавь меня от необходимости самой воткнуть иглу… Согласна? Если да, то эта рука окажет тебе такую же услугу.
Хармиона прижала к сердцу племянницу, поцеловала ее, слегка уколола ее в руку и сказала, подавая другую булавку:
— Теперь твоя очередь. Сердца наши были полны любви к той, которая умела любить, как никто, и отвечала на нашу любовь. Что же значит другая любовь, от которой мы отреклись! Кому светит солнце, тот не нуждается в других светильниках. «Любовь — страдание», — сказала она перед кончиной. Но в этом страдании, и прежде всего в страдании самоотречения, таится счастье, неоценимое счастье, которое делает легкой смерть. Мне хочется только последовать за царицей… О как больно!
Игла Иры уколола ее.
Яд действовал быстро. Ира почувствовала головокружение и с трудом сохранила равновесие. Хармиона опустилась на колени; в эту минуту послышался стук в дверь и громкие голоса Эпафродита и Прокулея, требовавших, чтобы их впустили.
Ответа не последовало; тогда они ворвались, сломав замок.
Хармиона, бледная и безжизненная, лежала у ног царицы; Ира же, шатаясь, поправляла диадему на голове Клеопатры. Ее последней заботой была забота о нежно любимой госпоже.
Римляне бросились к ним вне себя от гнева. Видя, что Ира еще держится на ногах, Эпафродит хотел поднять ее подругу, восклицая:
— Славные дела, Хармиона, нечего сказать!
Она же открыла глаза и, собрав последние силы, произнесла слабым голосом:
— Да, славное и прекрасное дело, достойное дочери великих властителей
[83]
!
С этими словами она закрыла глаза. Прокулей же, поэт, долго смотрел в прекрасное, гордое лицо женщины, перед которой так провинился, и, наконец, произнес с глубоким волнением:
— Не было на свете женщины, которую бы так почитали величайшие мира, так любили могущественные властители. Слава о ней будет передаваться из поколения в поколение. Но, прославляя ее чарующую прелесть, ее пламенную любовь, не побежденную самой смертью, ее ум, ее знания, мужество, с которым она, женщина, предпочла смерть позору, не забудут и этих двух женщин. Их верность заслуживает этого. Сами того не сознавая, они воздвигли этой кончиной прекраснейший памятник своей властительнице: она была добра и достойна любви, если они предпочли смерть разлуке с ней.
Известие о смерти возлюбленной царицы ввергло во всеобщую печаль всю Александрию. Похороны ее отличались неслыханным великолепием и пышностью, и много искренних слез пролилось на них.
Смерть Клеопатры разрушила все планы Октавиана, и он с большим неудовольствием прочел письмо, в котором она извещала его о своем решении. Однако, понимая непоправимость происшедшего и желая поддержать свою репутацию великодушного победителя, он разрешил похороны, достойные ее сана. Его милосердие к мертвым, которые уже не могли причинить ему вреда, не знало границ.
Отношение к детям Клеопатры тоже заставило мир удивляться его кротости. Сестра его, Октавия, взяла их в свой дом, оставив Архибия их воспитателем.
Когда появилось распоряжение уничтожить статуи Клеопатры и Антония, Октавиан тоже проявил большую гуманность, приказал пощадить и оставить на местах изображение царицы, которых было немало в Александрии и во всем Египте. Правда, на великодушие Октавиана повлияла значительная сумма в две тысячи талантов, пожертвованная одним александрийцем. Этим александрийцем был Архибий, отдавший все свое состояние, чтобы почтить память дорогой умершей.
Благодаря ему статуи несчастной царицы остались там же, где были воздвигнуты.
Саркофаги Клеопатры и Марка Антония, подле которых покоились и останки Иры и Хармионы, постоянно украшались цветами. Гробница Клеопатры сделалась местом паломничества, в особенности для александрийских женщин; но из дальних стран нередко являлись посетители, в особенности дети знаменитой четы: Клеопатра Селена, впоследствии супруга нумидийского царевича Юбы, Антоний Гелиос и Александр. С ними являлся и Архибий, их учитель и друг. Он воспитал в них почтение к памяти женщины, доверившей своих детей его заботам.
Послесловие
I
Романы Георга Эберса «Арахнея» (1897), «Сестры» (1880) и «Клеопатра» (1893) составляют, как уже отмечалось, своеобразный цикл-трилогию, посвященную птолемеевскому Египту.
Действие первого произведения этой трилогии завершается в 70-х годах III века
[84]
, когда держава Птолемеев приближалась к апогею своего расцвета и могущества. Действительно, Египет 270 — 230-х годов, несомненно, самое мощное из всех эллинистических государств, по существу — империя, безраздельно господствующая во всей восточной части Средиземноморья, включая Эгейское море с его многочисленными островами. На суше Птолемей I помимо Египта владел Киреной, Палестиной, Келесирией
[85]
, островом Кипр. При его сыне Птолемее II (285 — 246) и внуке Птолемее III (246 — 221) господство Египта распространилось на южную и западную части полуострова Малая Азия, побережье Финикии и Гелеспонта (пролив Дарданеллы) и еще на некоторые острова Эгейского моря.
