— Забудь о нем. Не важно, кто он, не важно, как он с тобой поступил. Я не такой, Дана!
— Знаю, — шепнула она.
Он поцеловал ей руку, и у Даны закружилась голова, по телу пробежала легкая дрожь. Его горящие глаза говорили о том, что все ее страхи напрасны, а правда проста и ясна.
И глядя в его золотисто-зеленые глаза, Дана поверила, что любовь возможна — если она только решится на нее. Она вспомнила о завтрашней встрече в Нью-Йорке. Тогда-то все и встанет на свои места.
Он словно прочитал ее мысли.
— У фонтана, да?
— Линкольн-центр, четверг.
— Буду ждать тебя в семь.
Золотой ключик, который она нашла в офисе Майка, Дана надела на шелковый шнурок и повесила себе на шею. Сэм наклонился поцеловать Дану, и пальцы его коснулись шнурка. Губы у него были теплые и чуточку соленые. И ей так не хотелось с ним расставаться.
— Это ключ Лили? — спросил он.
— Да, — ответила она, коснувшись ключика рукой. — Но теперь это не имеет значения. Ничто больше не имеет значения. Зачем мы только его нашли? Зачем открыли ту жестяную коробку?
Глава 11
Четверг приближался, и девчонки ходили за тетей хвостом — как цыплята за наседкой. Договорились, что в Хаббардз-Пойнт приедет Марта и останется на ночь. Куинн ворчала не переставая:
— Нью-Йорк так далеко, ты не должна ехать туда одна. Возьми нас, тетя Дана. Мы тебя будем охранять.
Дану это растрогало. По представлениям Куинн, все плохое случалось только со взрослыми, с родителями.
— Я же еду всего на один день, — сказала Дана.
— На день и на ночь, да еще часть завтрашнего дня прихватишь, — помрачнела Куинн. — А как же твоя картина?
— Нью-Йорк очень уж далеко! — Элли схватила Дану за локоть.
— Ну все, хватит! Слушайте меня внимательно, — не выдержала Дана. — Мне надо ехать, и это факт. Я буду очень осторожна. Я в своей жизни повидала много городов, в том числе и Нью-Йорк. А еще я обязательно привезу вам подарки.
— Подарками нас не купишь, — сказала Куинн. — Нам на них плевать.
— Куинн, ну ты что! Все-таки подарки, — шепнула сестре Элли.
— Идите сюда, я вас обниму, — сказала Дана и прижала к себе обеих племянниц.
Ее сердце разрывалось от любви к ним. Но ей нужно было денек передохнуть. Сходить на ленч со взрослыми людьми, побродить, как прежде, по галереям. И встретиться с Сэмом. В семь часов вечера в Линкольн-центре.
— Что это? — спросила Куинн, имея в виду ключ, висевший у Даны на шее.
— Это мамин? У нее был такой же, — сказала Элли.
— А ты знаешь, от чего он? — спросила Дана.
— Кажется, от ее дневника, — ответила Элли. — Она попробовала открыть им дневник Куинн, но он не подошел. Тогда она его взломала.
— Элли, заткнись!
— Что тогда произошло? — спросила изумленно Дана.
Куинн густо покраснела и замотала головой.
— Мама прочитала ее дневник, — объяснила Элли. — Она говорила, что волнуется за Куинн. Что не хотела, но пришлось — для блага Куинн. А Куинн жутко разозлилась.
Куинн трясло. Она стояла мрачная, с пунцовыми щеками. Дана ласково взяла ее за руки.
— Я тебя не осуждаю, — сказала она. — Твоя мама не должна была так поступать.
— Даже ради моего блага?
Дана грустно вздохнула и вспомнила события тридцатилетней давности.
— Куинн, должна тебе признаться: в нашей семье всегда находились любители почитать чужие дневники. Когда нам с Лили было приблизительно столько же, сколько тебе сейчас, наша мама прочитала наши дневники. У меня было ощущение, словно она прочитала мою душу.
— И у меня, — кивнула Куинн.
— Наверное, Лили дала тогда волю материнским инстинктам и забыла, каково это — быть маленькой девочкой. Не сердись на нее. Это говорит только о том, что она очень тебя любила и не смогла сдержаться.
— Жаль, что она мне этого не сказала.
— И мне тоже… — вздохнула Дана.
Она доехала до Пенсильванского вокзала, а потом на подземке до Гринич-Виллидж. Она побродила по городским улочкам, заглянула в кафе выпить эспрессо, поглазела на витрины и на прохожих. Отчего почувствовала себя совершенно другим человеком — одинокой свободной художницей в большом городе.
Она перешла Хьюстон-стрит и оказалась в Сохо. Путь ее лежал в Галерею Деграфф. В витрине были выставлены два ее морских пейзажа, а на стекле белой краской было выведено: «Дана Андерхилл, Нью-Йорк».
Дана открыла дверь, и Виктория Деграфф, ее подруга и галеристка, одетая в широченный тибетский балахон, кинулась к ней навстречу. Она трижды — как принято в Бельгии — поцеловала Дану, а потом уже по-американски обняла.
— Ох, драгоценная моя, как же я по тебе соскучилась!
— И я по тебе, — ответила Дана.
— И вот ты здесь! И ты, и твои работы! Ну, что скажешь?
— Это же все старое, — сказала Дана, оглядевшись. — Я это писала пять лет назад.
— Знаю. И слава богу, что ты столько наработала.
Вики взяла Дану под руку и повела показывать галерею. Дана встречалась со своими картинами, как со старыми знакомыми: вот это написано на Корсике, это — в Позитано, две картины с острова Уайт, а остальное из Онфлёра. Она заметила, что Вики выставила одну совсем старую работу, сделанную еще в Мартиных Виноградниках.
— Откуда у тебя это? Кажется, раньше ее здесь не было.
— Умер один из первых твоих коллекционеров, — сказала Вики. — Его жена выставила все собрание на продажу, и я купила тебя. Ты — ценное приобретение, радость моя. Ну, пошли. Нас ждет ленч со Стерлингом Форсайтом из «Арт таймс». Скажу тебе по секрету: он в тебя просто влюблен.
Куинн почувствовала себя в доме хозяйкой. Бабушка — не тетя Дана. Она тихо уселась у окошка и, каждую минуту о чем-то вздыхая, смотрела на пляж и на отдыхающих. Куинн поднялась в спальню родителей, легла на кровать. Она снова нюхала их подушки и рассматривала ночные столики. И снова играла с русалкой в стеклянном шаре.
— Ты, русалка, мне скажи, как девчонке жизнь прожить? — спросила она.
И получила ответ.
Куинн придумала: надо сделать в гараже окно, чтобы у тети Даны был там северный свет. Она помчалась вниз. Теперь-то уж тетя Дана останется здесь, будет жить спокойно и писать свои картины, и никакая Франция ей не понадобится.
Она с трудом открыла тяжелую дверь в гараж и проскользнула внутрь. На стене были развешаны папины инструменты. Взобравшись на стремянку, она достала пилу, определила, где север, и взялась за работу.
