– Не кажется ли оно вам странным?
– Лично я в совпадения не верю, – заявила Мэйв. Патрик пристально смотрел на нее. Она выдержала его взгляд в течение нескольких секунд, затем он моргнул и отвел глаза в сторону, на вышитый очечник. Футляр был уже старенький и сильно потертый, в некоторых местах нитка за долгие годы совсем истерлась. Какое-то время он внимательно разглядывал его, словно пытался распознать вышитое на нем слово… За что, за какой кончик ниточки ухватиться?
– Вы говорите, что не видите никакой связи? – спросил он, заставив себя наконец вернуться к делу.
– Никакой.
– Уверены?
– Вполне.
Мэйв сняла очки и положила их обратно в очечник. Руки ее тряслись, на лбу выступили капельки пота.
– Знаешь, дорогой, – сказала она, – что-то я неважно себя чувствую. Похоже, у меня что-то с желудком, а может быть, начинается летний грипп. Я вся дрожу от холода. Почему бы тебе не взять эти заметки с собой?
– Обязательно, Мэйв, – ответил он, не сводя с нее глаз.
Мэйв дрожала – не потому, что в комнате стало прохладнее, а потому, что впервые Патрик Мерфи глядел на нее так, словно видел в ней врага. И у него были на то все основания.
Глава 20
Пальцы Марисы болели от бесконечного проталкивания иглы сквозь плотное полотно, когда она одну за другой вышивала подушечки словами «Вернем Роуз домой». В магазинчике Лили стояла тишина, нарушаемая лишь звуками музыки; это были стереозаписи группы «Спирит» и любимая песенка Джессики «Аврора», которую она ставила снова и снова. Со стороны бухты доносились звуки судов и чаек. Мариса шила, и попутно в памяти ее возрождались картины детства, когда она сидела у мамы на коленях и та учила ее чинить одежду.
– Так, так, умница, – повторяла мама, хвалившая девочку за неумелые, крупные стежки, самые плохие из тех, что можно вообразить. – У тебя уже начинает здорово получаться!
Мариса любила все, что было связано с матерью, все, что они делали вместе. Шитье, готовка, работа в саду – это не имело значения. Даже вождение машины. Когда Марисе было всего двенадцать лет, мама разрешала ей садиться за руль их ярко-оранжевого «вольво» и самостоятельно перемещаться в пределах тупика, где находился их дом. Девочке завидовали все ровесники.
Мама научила их с сестрой тому, как нужно сажать черенки, окучивать розы под молодыми побегами, находить трех– и пятилипестковые венчики на старых розовых кустах, пересаживать оранжевые дневные лилии, подрезать плющ, искать дикую смородину; она предупредила о том, чтобы они никогда не подходили близко к лебедям – потому что лебеди, хотя и красивы и грациозны, очень агрессивны и могут напасть на человека.
От лебедей Мариса научилась защищаться, а от сладкоречивых мужчин – нет. Например, от Теда. Подняв глаза, она взглянула на Джессику, сидевшую в другом конце помещения. Сегодня была их очередь дежурить в лавке Лили. Мастерицы старались сделать так, чтобы магазин постоянно работал и дело шло как можно успешнее, так, чтобы к возвращению Лили и Роуз им не пришлось беспокоиться о средствах.
Лили просила Энн, которая в ее отсутствие вела бухгалтерию, выплачивать зарплату каждому, кто трудился в «Стежках». Многие вышивальщицы отказались получать ее и направляли эти средства на проект «Вернем Роуз домой». К сожалению, у Марисы не было такой возможности.
Их с Джессикой финансовое состояние находилось в тяжелом положении. Как тщательно ни старалась она спланировать побег, ей не удалось предугадать подобные трудности. Она последовала некоторым советам, найденным ею на сайтах, посвященных вопросам домашнего насилия: вела себя как можно спокойнее, так, чтобы Тед не заподозрил ее намерений, прятала деньги в холодильнике в пустой банке из-под апельсинового сока, постепенно снимала со счетов деньги, полученные при продаже дома.
Тед уговорил ее разместить деньги на его имя по многим вкладам, в том числе на его основном счету на бирже, где он работал. Туда попала вся пенсия, причитавшаяся Марисе после смерти мужа, и все наследство, оставленное ей отцом. Тед создал видимость такой нежной заботы, готовности помочь ей вложить деньги по-умному, чтобы им не о чем было волноваться. Он казался бесконечно великодушен, в то время как на самом деле просто постоянно использовал их. Чем дольше Мариса жила от него на расстоянии, тем больше начинала понимать. Возможно ли, что всего несколько месяцев назад – сразу после побега – она металась в сомнениях, даже скучала по нему, по его объятиям.
Он напоминал ей доктора Джекилла и мистера Хайда
[9]
. Он мог казаться таким милым и забавным, но его настроение было подвержено мгновенным переменам – как гроза среди ясного летнего неба. И эти возможные перемены держали их с Джессикой в постоянном напряжении.
Теперь, слушая, как «Спирит» исполняют свою «Одинокую дочь», Мариса поглядывала на Джессику, думая о том, как долго им еще предстоит скрываться. При мысли о том, что Лили сейчас находится в Бостоне, в Новой Англии, Марису охватывала ностальгия по дому. Она скучала по сестре Сэм и по той музыке, которую они когда-то слушали вместе. О чем она думала, когда тащила свою дочь сюда, на север? В это время зазвучала песня «Белое проклятие», сильно и пронзительно.
– Мам? – спросила вдруг Джессика.
– Что, милая?
– Когда вернется Роуз?
– После операции, причем пройдет недели две, пока ей разрешат выйти из больницы.
– Мне хочется с ней поговорить.
– Я знаю. Скоро поговорите.
– Она ведь так рада будет вернуться домой, правда?
Мариса кивнула, посмотрев на Джессику с любопытством: забавно слышать, как Джессика называет это место домом.
– Здорово, что мы живем в таком холодном месте, – сказала Джессика, – где столько китов, сов и ястребов, и друзей тоже. Я никогда не думала, что стану членом тайного общества.
– Это ты «Нанук» имеешь в виду?
Девочка кивнула:
– Ведь они нас совсем не знали и все-таки сразу приняли к себе. А теперь – погляди! – мы можем зарабатывать деньги для Роуз.
У Марисы подкатил комок к горлу. Слышать, как дочь счастлива и благодарна, стоило всех страданий, повлекших за собой решение бросить все, бросить дом, даже отказаться от собственных имен. Как в Интернете, подумала она, где каждый придумывает себе звучное имя и персону. Не совсем привлекательно, честно говоря. И все же она поступила точно так же. Бывало, что она сама общалась в Интернете, когда ей не спалось или не хотелось поддаваться угрюмым настроениям.
На пороге зазвучали шаги, и сразу же зазвенел колокольчик на двери. Мариса подняла глаза и увидела Энн, Марлену, Синди и двух ее дочерей, входивших с пакетами в руках, набитыми бутербродами и прочей снедью из гостиницы.
