Лили и Лаэм нагнулись, чтобы поцеловать Роуз, и девочку увезли. У Лили разрывалось сердце при виде того, как ее ввозили в лифт. Она почувствовала руку Лаэма у себя на плечах и позволила ему довести себя до кресел в зале ожидания. Там работал телевизор – он всегда там работал – и лежала стопка журналов и утренних газет. Но Лили опустила голову на руки и постаралась восстановить душевное равновесие.
– Ты же слышала, что сказал доктор, – успокаивал Лаэм. – Он настроен очень позитивно, обещал, что Роуз будет дома уже к концу недели. Лили – это же всего шесть дней!
– Я понимаю, – ответила она.
– Всего шесть дней, Лили! И мы вернемся в Кейп-Хок. И у Роуз начнется лето.
Лили позволила ему обнять себя. Были моменты, когда она не могла говорить, не могла даже думать. Девять лет назад обстоятельства настолько травмировали ее, что она выработала на них особую реакцию: либо драться, либо не реагировать. Ее тело наполнялось адреналином, и она цепенела. И сейчас происходило то же самое.
Отец Роуз заронил в нее ужас. Узнав, что жена беременна, он пришел в бешенство и стал вести себя еще хуже. Лили, не понимая, что происходит, всеми способами пыталась убедить его в том, что после рождения ребенка нисколько не разлюбит его, а станет любить даже сильнее. Но его мало трогали ее обещания.
– Обещания… – произнесла она вслух.
– Что за обещания? – спросил Лаэм.
Лили переживала состояние, близкое к трансу. Сейчас ее ребенка подключат к сердечно-легочному аппарату. Эта мысль так пугала, что все несчастья Лили разом всколыхнулись в ее душе. Ее била дрожь, которую никак не удавалось унять.
– Обещания, которые я давала отцу Роуз, – объяснила она Лаэму. – Я обещала ему, что мы всегда будем вместе, что после рождения ребенка я буду любить его не меньше, а может быть, и больше прежнего. Что ребенок не будет поглощать все мое время, что масса времени будет оставаться и на него тоже. Даже больше, потому что я собиралась бросить работу и сидеть дома.
– Лили, зачем ты думаешь о нем? – удивился Лаэм. – Ты же знаешь, что он не стоит ни твоих слов, ни мыслей.
Верно, подумала Лили. Она рассказала о нем Лаэму в самую первую ночь их знакомства, когда с ума сходила от боли, – и от физической, сопутствовавшей родам, и от эмоциональной, связанной с бегством от отца Роуз.
Она глотнула, подавив слезы.
– И слез твоих он тоже нисколечко не стоит, – сказал Лаэм, нагнувшись, чтобы поцеловать ее в лоб, в щеку, в уголок рта.
– Я часто сама доводила себя до сумасшествия, – призналась Лили. – И все время спрашивала себя: «за что?»
– За что?
– За что это Роуз? За что ей такие трудности? У нас в семье никогда никто не страдал сердечными заболеваниями. Единственный человек, у которого был приступ, – это прадедушка, и то ему был тогда девяносто один год. В течение беременности я хорошо питалась, даже кофе не пила. А вина не пила даже до того, как забеременела… Я не курила, занималась гимнастикой, правда, немного. Почему такое случилось?
– Не знаю, Лили. – И он поцеловал ей руку, другую, заглянул в глаза.
– Вот и врачи не знают. Они говорят, что тетрада Фалло не является наследственным заболеванием. Просто иногда бывает такая патология. В ней нет никаких закономерностей. И никто не знает, кого она постигнет.
– Лили, не надо так…
– Это же так просто – но почему-то только для других детей. Воздух и кровь встречаются в легких, и сердце прокачивает кровь по телу. Почему у Роуз иначе? Это же так просто…
– У Роуз все происходит точно так же, – мягко заметил Лаэм. – У нее есть сложности, это верно. Но я верю врачам. Они говорят, что это ее последняя операция на долгое время.
– На долгое-долгое время, – поправила Лили.
– Конечно, на долгое-долгое время. И мы поддержим их в этом убеждении.
Мы, снова мы.
– Что касается Роуз, здесь действительно есть свои тайны, – сказал Лаэм. – Нам они неизвестны. И может быть, мы никогда этого не узнаем. Но существует и много других почему, тоже загадочных. Например, почему я пришел к тебе в дом именно в ту ночь, когда родилась Роуз. Почему именно тогда мне понадобилось отнести тебе книги. И почему, войдя в дверь, я уже не хотел уходить из этого дома.
– Лаэм, – шепнула Лили, вспомнив обещания, произнесенные им в ту ночь, и ей впервые захотелось, чтобы он их сдержал.
– Почему… – хотел было продолжить он, но умолк. Его губы коснулись ее кожи, и она скорее почувствовала, нежели услышала, как он сказал: – «…почему я так сильно люблю вас обеих?» Но вдруг поняла, что он просто поцеловал ее в шею – и вообще ничего не сказал. Ну конечно, не сказал – ведь они находились в центре зала ожидания, куда входили и выходили врачи и сестры и где было много других родителей.
Она сильно сжимала его руку, пока слушала, – и чувствовала, как снова обретает себя, собственное тело, сознавала, что она уже не цепенеет и не витает в воздухе, как неприкаянное привидение.
«Мы тоже любим тебя», – хотела она сказать Лаэму, но не сказала. А сказать хотелось, потому что до нее наконец дошло – реальность, то, что этот человек постоянно был при них с Роуз с самого момента ее рождения. Он был Роуз как отец. Настоящий отец Роуз ничего не значил и не стоил – ровно ничего. Именно в докторе Ниле коренилась причина того, почему девочка чувствовала себя столь любимой, почему она росла и расцветала.
– Ты прав, – сказала она. – Существует много разных почему.
– И далеко не все они плохи, – добавил он.
– Верно, – улыбнулась Лили. И тут она взглянула на часы и увидела, что уже десять: значит, операция вот-вот начнется. Операции на открытом сердце были непродолжительны по времени. Они длились не больше часа. Но за этот час могло случиться все что угодно. Жизнь и смерть мелькали перед глазами родственников… «О Господи, – взмолилась Лили, закрыв глаза, – помоги нам пережить этот час».
* * *
Лаэм открыл ноутбук в надежде, что Лили немного отвлечется и успокоится, порадовавшись зеленой точке ММ 122, которая еще больше приблизилась к заливу Бостона. Но Лили, похоже, была не в состоянии смотреть на что-либо, кроме как на часы и на двери, из которых должны были появиться врачи по окончании операции.
Было десять часов пятнадцать минут. Лаэм всячески старался скрыть собственное волнение. Он сидел рядом с Лили, когда Роуз делали и все остальные открытые операции на сердце. Из-за стеноза клапана аорты и дефекта желудочка пришлось вскрывать самую стенку сердца.
Чтобы обеспечить доступ к жизненно важным органам, Роуз должны были подключить к сердечно-легочному аппарату. Лаэм интересовался этим вопросом, беседовал с другом, занимавшимся кардиохирургией в Ванкувере. Он знал, что Роуз находится под наркозом. Доктору Гарибальди предстояло добраться до сердца через грудину. При помощи катетеров кровь из вен справа от сердца перекачивалась в аппарат, который в определенном ритме проводил кровь через специальный кислородный фильтр и направлял уже насыщенную кислородом кровь назад в тело Роуз по катетеру, введенному в аорту.
