«Я рада за тебя, – сказала она. – Тебе необходимо что-то
постоянное сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе в это отчет, но тебе это
нужно. У меня есть Комитет по правам женщин и Театральное общество, и ты тоже
нуждался в чем-то».
Я сел на кровать рядом с ней и взял «Долгое прощание». Это
было новое издание в светлой обложке. Я помнил, как я покупал оригинальное
издание в подарок на день рождения Эллен. В 1953.
«Мы что, уже старые?» – спросил я ее.
«Боюсь, что да», – сказала она и ослепительно улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: «Слишком стара для
этого?»
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской дамы,
а потом, хихикая, сбросила его ногой на пол.
«Побей меня, папочка, – сказала она. – Я плохо себя вела».
«Хрю-хрю», – ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был похож на
все остальные, за исключением двух обстоятельств. Было больше народу, возможно,
не меньше восемнадцати человек. И остро ощущалась атмосфера возбужденного
обещания. Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету и присоединился к
Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы сидели у окон и говорили о том о сем,
пока неожиданно не завели горячий и часто смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, – сейчас, когда я думаю об этом, – и третья особенность:
Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был мягким, хотя и с ромом и специями,
и подавался из невероятного кувшина, похожего на ледяную скульптуру. Беседа
становилась все оживленней по мере того, как уменьшался уровень пунша в
кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в
бильярдную, и был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман Стет засовывали
бейсбольные карточки в какое-то подобие цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой людей. Становилось все
позднее… и наконец, когда наступило время, в которое обычно все начинали
расходиться, я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с каким-то пакетом
в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и через мгновение пламя заплясало
всеми цветами спектра, пока вновь не стало желтым. Мы расставили стулья по
кругу. Через плечо я Эндрюса увидел камень с выгравированным изречением: СЕКРЕТ
В РАССКАЗЕ, А НЕ В РАССКАЗЧИКЕ. Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и
возвращая их с бренди.
Слышались негромкие пожелания «Счастливого Рождества» и «Это
гвоздь сезона, Стивенс», и я впервые увидел, как здесь расплачивались,
протягивая десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
«Спасибо, мистер Маккэррон… мистер Иохансен… мистер
Биглмэн…»
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что во
время Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику, что-то булочнику и
владельцу скобяной лавки, не говоря уже о швейцаре, мажордоме и уборщице,
приходившей по вторникам и пятницам. Я еще не встречал людей моего круга,
которые относились бы к этому как к обязательному пустяку… однако, мне не
хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот вечер. Деньги давались по доброй воле
и легко…
Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за фотографиями
Эллен пятидолларовую бумажку на всякий случай. Когда Стивенс подал мне бренди,
я положил ее ему в руку безо всякого колебания, хотя и не был богат.
«Счастливого Рождества, Стивенс», – сказал я.
«Спасибо, сэр. И вам того же».
Он раздал бренди, собрал чаевые и ушел. В какой-то момент,
уже на середине рассказа Эндрюса, я повернул голову и увидел его стоящим в
двери, словно тень, густая и молчаливая.
«Сейчас я адвокат, как многие знают, – сказал Эндрюс, отпив
из своего бокала. Он прочистил горло и снова пригубил. У меня несколько контор
на Парк Авеню, вот уже 22 года. До этого я был ассистентом в адвокатской фирме,
ведущей дела в Вашингтоне. Однажды вечером, в июле, меня попросили задержаться
допоздна, чтобы составить перечень дел для справки адвокату, что не имело никакого
отношения к данной истории. Вскоре в контору вошел человек, который в то время
был одним из наиболее известных сенаторов в Капитолии и ставший впоследствии
президентом. Его рубашка была испачкана в крови, а глаза буквально вылезали из
орбит.
«Мне нужно поговорить с Джо», – сказал он. Джо, как вы
понимаете, был никто иной, как Джозеф Вудс, глава моей фирмы и один из самых
влиятельных частных адвокатов в Вашингтоне. К тому же он является близким
другом этого сенатора.
«Он ушел домой несколько часов тому назад», – объяснил я
ему. Говоря откровенно, я был ужасно напуган – он выглядел, как человек,
который только что попал в жуткую аварию или участвовал в смертельной схватке.
Глядя на его лицо, которое я часто видел в газетах, все в запекшейся крови, с
нервно подергивающейся щекой под обезумевшим глазом, я все сильнее поддавался
панике.
«Я могу позвонить ему, если вы…» Я уже держал в руках
телефон, сходя с ума от желания переложить свалившуюся на меня ответственность
на кого-то другого. Заглянув за спину сенатора, я увидел кровавые следы,
оставленные им на ковре.
«Я должен переговорить с Джо немедленно, – повторил он,
будто не слышал моих слов. – Кое-кто находится в багажнике моей машины… То, что
я обнаружил в Вирджинии. Я стрелял в это, но не мог убить. Это не человек, и я
не мог это убить».
Он начал хихикать, потом засмеялся и, наконец, закричал. Он
все еще продолжал кричать, когда я дозвонился до мистера Вудса и попросил его,
ради всего святого, приехать как можно скорей…»
Я не собираюсь рассказывать историю Питера Эндрюса
полностью. По правде говоря, я не уверен, что осмелился бы ее рассказать.
Достаточно будет сказать, что этот рассказ был столь ужасным, что я думал о нем
в течение нескольких недель. Как-то за завтраком Эллен посмотрела на меня и
спросила, почему я закричал ночью: «Его голова! Его голова на земле все еще
говорила!»
«Я думаю, это был сон, – сказал я. – Один из тех, которые
потом невозможно вспомнить».
Но я тут же опустил глаза и полагаю, что Эллен поняла, что
это была ложь.
В один из августовских дней следующего года я работал в
библиотеке, и меня позвали к телефону. Это был Уотерхауз. Он спросил, не могу
ли я зайти к нему в кабинет. Когда я пришел, я увидел, что там находились также
Роберт Карден и Генри Эффингем. В первый момент я подумал, что меня собираются
обвинить в каких-то неразумных и некомпетентных поступках. Карден подошел ко
мне с казал: «Джордж полагает, что настало время сделать вас младшим партнером,
Дэвид. Мы все согласились».
«Вы должны пройти этот путь, Дэвид, если все будет хорошо,
мы сделаем вас полноправным партнером к Рождеству», – заверил Эффингем.
В эту ночь мне не снились кошмары. Мы с Эллен, изрядно
выпившие, выбрались пообедать в одно джазовое заведение, которое не посещали
почти шесть лет, и слушали удивительного голубоглазого негра, Дикстера Гордона,
дувшего в свою трубу почти до двух утра. На следующее утро мы проснулись с
неприятными ощущениями в желудке и головной болью и не могли полностью поверить
в то, что произошло. Самым невероятным было то, что мой заработок поднялся до
восьми тысяч долларов в год, хотя мы перестали верить в возможность такого
повышения.
