– Школьный наставник? Это чем же он занимается?
– А то вы не поняли. – Тодд готов был сорваться в любую
секунду. – Писульку-то его прочли! – Кружа по кухне, он метал в Дюссандера уничтожающие
взгляды. – Так вот, я не допущу этой лажи. Не допущу, слышите! Ни в какую
летнюю школу я не пойду. Летом родители улетают на Гавайи, и они берут меня с
собой. – Он вдруг показал пальцем на конверт, лежавший на столе. – Знаете, что
будет, если отец увидит его?
Дюссандер покачал головой.
– Он из меня все вытрясет. Все! Он поймет, что это все – вы!
Больше не на кого подумать. Он меня так обработает, что я все выложу за милую
душу. И тогда… тогда… я в дерьме. – Он уставился на Дюссандера ненавидящим
взором. – Они начнут следить за мной. Или, еще хуже, потащат к врачу. А что,
запросто! Но я не собираюсь сидеть в дерьме! И фиг я им пойду в эту долбаную
летнюю школу!
– Если не в колонию, – сказал Дюссандер. Он сказал это
вполголоса.
Тодд остановился как вкопанный. Лицо окаменело. И без того
бледный, он стал просто белый. Казалось, он потерял дар речи.
– Что?.. Что вы сказали?
– Мой мальчик, – Дюссандер, похоже, сумел вооружиться
терпением, – вот уже пять минут ты здесь рвешь и мечешь, а из-за чего? Из-за
того, что ТЫ попал в БЕДУ. Тебя могут вывести на чистую воду. ТЕБЕ грозят
неприятности. – Видя, с каким вниманием – наконец-то – его слушают, Дюссандер,
собираясь с мыслями, сделал несколько глотков. – Это крайне опасный подход, мой
мальчик. И для тебя, и для меня. Ты бы подумал, чем это грозит МНЕ. Сколько
переживаний из-за какого-то табеля. Целая трагедия. Вот что такое твой табель.
– Одним движением желтоватого пальца он сбросил конверт на пол. – А для меня
это вопрос жизни.
Тодд молчал. Уставился на Дюссандера своими побелевшими
полубезумными зрачками и молчал.
– Израильтян не смутит тот факт, что мне семьдесят шесть
лет. У них, как ты знаешь, смертная казнь пока не вышла из моды, особенно
охотно о ней вспоминают, когда речь заходит о бывшем нацисте в концлагере.
– Вы американский подданный, – возразил Тодд. – Америка вас
не выдаст. Я сам читал, что если…
– Читал! Ты бы лучше внимательно слушал. Я не являюсь
американским подданным. Мои документы оформляла «Коза Ностра». Я буду
депортирован, и где бы ни приземлился самолет, у трапа меня будут поджидать
агенты «Моссада».
– Вот и пусть они вас повесят, – пробормотал Тодд, сжимая
кулаки. – Кретин, зачем я только с вами связался!
– Справедливо, – усмехнулся Дюссандер. – Но ты связался, и
от этого никуда не уйти. Надо исходить из настоящего, мой мальчик, а не из
всяких там «если бы да кабы». Пойми, мы повязаны одной веревочкой. Если ты
вздумаешь, как говорится, заложить меня, можешь не сомневаться, я заложу тебя.
Патан – это семьсот тысяч погибших. В глазах мирового сообщества я преступник,
чудовище… мясник, по выражению ваших борзописцев. А ты, дружок, мой пособник.
Ты знал, кто я и по каким документам здесь живу, и не донес на меня властям.
Так что, если меня схватят, весь мир узнает о тебе. Когда репортеры начнут
тыкать мне в лицо микрофоны, я буду снова и снова повторять твое имя: «Тодд
Боуден… да, вы правильно записали… Давно ли? Почти год. Он выпытывал у меня все
подробности… лишь бы была чернуха… Да, это его выражение: „Была бы чернуха“…»
Тодд, казалось, перестал дышать. Кожа сделалась прозрачной.
Дюссандер улыбнулся. Отхлебнул виски.
– Скорее всего тебя ждет тюрьма. Возможно, это будет
называться иначе – исправительное учреждение или центр по коррекции
самосознания… в общем, что-нибудь обтекаемое, вроде твоего «Прогресса в учебной
четверти»… – при этих словах рот у него скривился в усмешке, – но как бы это
место ни называлось, окна там будут в клеточку.
Тодд облизнул губы.
– Я скажу, что вы все врете. Что я только что узнал. Они
поверят мне, а не вам. Можете не сомневаться.
Его возражения встречала все та же ироническая усмешка.
– Кто-то, кажется, сказал, что отец из него все вытрясет.
Тодд заговорил, медленно подбирая слова, как бывает, когда
мысли формулируются на ходу.
– Может, не вытрясет. Может, я сразу и не расколюсь. Это же
не окно разбить.
Дюссандер внутренне содрогнулся. То-то и оно: с учетом того,
что поставлено на карту, мальчишка-то, пожалуй, сумеет переубедить отца. Да и
какой отец перед лицом такого кошмара не даст себя переубедить?
– Ну, допустим. А книги, которые ты читал несчастному
слепому мистеру Денкеру? Глаза у меня, конечно, уже не те, но в очках я пока
разбираю печатный текст. И легко докажу это.
– Я скажу, что вы меня обманули!
– Да? Зачем, если не секрет?
– Чтобы… чтобы подружиться. У вас никого нет…
Да, подумал Дюссандер, это весьма похоже на правду. Скажи он
об этом в самом начале, глядишь, тем бы дело и кончилось. Но сейчас он
рассыпается на глазах. Сейчас он расползается по швам, как
ношенное-переношенное пальто. Если кто-то выстрелит на улице из игрушечного
пистолета, этот смельчак заверещит, как девчонка.
– Ты забыл про табель, – сказал Дюссандер. – Кто поверит,
что «Робинзон Крузо» так сильно повлиял на твою успеваемость?
– Заткнитесь, слышите! Заткнитесь!
– Нет, мой мальчик, – сказал Дюссандер, – не заткнусь. – Он
чиркнул спичкой о дверцу газовой духовки. – Не заткнусь, пока ты не поймешь
простой вещи. Мы с тобой в одной связке – что вверх идти, что вниз. – Сквозь
рассеивающийся сигаретный дым перед Тоддом раскачивалось нечто высохшее, морщинистое,
жуткое, похожее на капюшон змеи. – Я потяну тебя за собой. Я тебе это обещаю.
Если хоть что-то выплывет наружу – выплывет все. Все. Надеюсь, ты меня понял,
мой мальчик?
Тодд молчал, поглядывая на него исподлобья.
– А теперь, – начал Дюссандер с видом человека, покончившего
с неприятными формальностями, – теперь вопрос: как нам поступить в этой
ситуации? Есть предложения?
– С табелем проблем не будет. – Тодд вынул из кармана куртки
новый флакон с жидкостью для выведения чернил. – А как быть с чертовой
писулькой, не знаю.
Дюссандер с одобрением посмотрел на флакон. Самому ему в
свое время пришлось подделать не один счет, когда в разнарядках по ликвидации
неполноценных рас замелькали цифры из области фантастики… чтобы не сказать,
суперфантастики. Ну а если ближе к нынешней ситуации, то была история с описями
почтовых вложений… длинные перечни военных трофеев. Раз в неделю он проверял
ценные посылки для отправки в Берлин – их тогда увозили в специальных вагонах,
напоминавших огромные сейфы на колесах. Сбоку на посылке приклеивался конверт,
в конверт вкладывалась опись. Столько-то колец, ожерелий, колье, столько-то
граммов золота. Дюссандер тоже собирал посылочку – ничего по-настоящему
драгоценного, но и не совсем уж пустячки. Яшма. Турмалины. Опалы. Почти
безукоризненный жемчуг. Алмазы. Ну а если в чьей-то описи его внимание
привлекала особенно любопытная вещица, он подменял ее в посылке на свою и,
сведя соответствующую надпись, вписывал новую. В этом искусстве он достиг
известного мастерства… после войны, кстати, оно ему не раз пригодилось.
