Дюссандер отпустил поручень и весь подался вперед, но Тодд
не шелохнулся. Лед спокойствия таял в его жилах, и уже накатывала горячая волна
растерянности и гнева. Между тем Дюссандер нашел то, что искал, и в этот момент
Тодд с омерзением подумал: ну и запах… более зловонного подвала, наверно, не
бывает. Пахло мертвечиной.
– И тогда старик слез с кровати – что значит сон для старого
человека? – и примостился за тесной конторкой. Он сидел и думал о том, как он
хитро вовлек мальчика в свои преступления, за которые мальчик грозил ему,
старику, расправой. Он сидел и думал о том, какие усилия, почти нечеловеческие,
пришлось мальчику приложить, чтобы выправить положение в школе. И что теперь,
когда он его выправил, старик для него – ненужная обуза. Смерть старика
принесла бы ему желанное освобождение.
Дюссандер обернулся, держа за горлышко бутылку старого
виски.
– Я все слышал, – сказал он миролюбиво. – Как отодвинул
стул, как поднялся. У тебя, ты знаешь, не получается ходить совершенно
бесшумно. ПОКА не получается.
Тодд молчал.
– Итак! – Дюссандер поднялся на ступеньку и плотно прикрыл
за собой дверь в погреб. – Старик все написал. От первого до последнего слова.
К тому времени почти рассвело, ныли пальцы, сведенные проклятым артритом, и все
же впервые за многие недели он чувствовал себя хорошо. Он чувствовал себя – в
безопасности. Старик снова лег в кровать и спал до полудня. Еще немного, и он
проспал бы свою любимую передачу «Больница для всех». Дюссандер уселся в
кресло-качалку, вооружился обшарпанным перочинным ножом и начал долго и нудно
соскабливать сургуч, которым была запечатана бутылка.
– На следующий день старик надел свой лучший костюм и
отправился в банк, где лежали его скромные сбережения. Банковский служащий внес
полную ясность. Старик забронировал камеру в сейфе. Старику объяснили, что один
ключ будет у него, другой в банке. Чтобы открыть камеру, понадобятся оба ключа.
Воспользоваться ЕГО ключом можно будет лишь с его собственного письменного
разрешения, заверенного у нотариуса. За одним исключением. – Дюссандер беззубо
улыбнулся Тодду, чье лицо сейчас напоминало гипсовую маску. – Исключение – это
смерть вкладчика. – Продолжая улыбаться, Дюссандер сложил перочинный нож и
сунул в карман халата, после чего отвинтил на бутылке колпачок и плеснул в
кружку порцию виски.
– Что тогда? – спросил Тодд охрипшим голосом.
– Тогда камеру откроют в присутствии банковского служащего и
представителя налоговой инспекции. Сделают опись содержимого. В данном случае –
один-единственный документ на двенадцати страницах. Обложению налогом не
подлежит… хотя интерес безусловно представляет.
Пальцы мальчика сами сплелись намертво.
– Это невозможно, – произнес он с интонацией человека, на
чьих глазах другой человек разгуливает по потолку, – вы… вы не могли это
сделать.
– Мой мальчик, – участливо сказал Дюссандер, – я это сделал.
– А как же… я… вы… – И вдруг отчаянное: – Вы же СТАРЫЙ!
Старый, неужели непонятно?! Вы можете умереть! В любую минуту!
Дюссандер поднялся. Он вытащил из шкафчика детский
стаканчик. В таких когда-то продавали желе. На стаканчике – хоровод мультяшек,
знакомых Тодду с детства. Тодд смотрел, как Дюссандер, словно священнодействуя,
протирал стаканчик полотенцем. Как поставил перед ним. Как налил символическую
дозу.
– Зачем это? – процедил Тодд. – Я не пью. Нашли себе
собутыльника.
– Возьми. Есть повод, мой мальчик. Сегодня ты выпьешь.
Тодд, после долгой паузы, поднял стаканчик. Дюссандер весело
чокнулся с ним своей грошовой керамической кружкой.
– Мой тост – за долгую жизнь! Твою и мою! Prosit! – Он
осушил кружку одним залпом… и захохотал. Он раскачивался в кресле, топоча
ногами в шерстяных носочках по линолеуму, и хохотал, хохотал – диковинный
стервятник, утопающий в домашнем халате.
– Ненавижу, – прошептал Тодд.
И тут со стариком начался форменный припадок: он кашлял,
хохотал, давился – все разом. Лицо сделалось багровым. В испуге Тодд вскочил и
принялся стучать его по спине.
– Prosit, – повторил Дюссандер, прокашлявшись. – Да ты
выпей. Хуже не будет.
Тодд последовал совету. Жидкость, напоминающая микстуру от
кашля в ее худшем варианте, обожгла ему все внутри.
– И эту мерзость вы пьете?! – Его даже передернуло. Он
поставил стаканчик. – Может, хватит, а? Заодно бы и курить бросили.
– Какая трогательная забота о моем здоровье. – Из кармана, в
котором исчез складной нож, Дюссандер достал мятую пачку сигарет. – А я, мой
мальчик, о твоем беспокоюсь. Как ни открою газеты – «Велосипедист сбит на
оживленном перекрестке». Брось ты это дело. Ходи пешком. Или, как я, –
автобусом.
– Катитесь вы со своим автобусом знаете куда…
– Знаю, мой мальчик, – Дюссандер засмеялся и плеснул себе
еще виски, – только покатимся мы туда вместе.
Осенью 1977-го Тодд, к тому времени старшеклассник, вступил
в стрелковый клуб. В тот год он прогремел в футбольном чемпионате, помог своей
бейсбольной команде выиграть пять матчей из шести и при всем при этом окончил,
колледж с третьим результатом в его истории. Он послал документы в университет
Беркли и был принят с распростертыми объятьями. Однажды, незадолго до окончания
колледжа, на него вдруг нашло странное желание, столь же пугающее, сколь и
необъяснимое. Он без особого труда подавил его в себе, и слава богу, но уже
одно то, что подобная мысль могла возникнуть, встревожило его. А ведь жизнь,
казалось бы, опять бежала по накатанным рельсам. Ее можно было сравнить с
просторной светлой кухней Моники, где все блестело и где каждый агрегат
исправно начинал работать, стоило только нажать на соответствующую кнопку.
В четверти мили от дома Боуденов проходило восьмирядное
скоростное шоссе. К шоссе спускался косогор, поросший густым кустарником,
словно созданным для засады. На Рождество отец подарил ему «винчестер» с
оптическим прицелом. В часы пик, когда шоссе напоминало растревоженный
муравейник, можно было спрятаться в кустарнике и… а что, очень даже просто…
– О Господи!
Тодд остановился на пороге кухни, как громом пораженный.
Локти Дюссандера разъехались, голова лежала на столе, глаза закрыты, веки –
цвета пурпурных астр.
– Дюссандер! – заорал Тодд, чувствуя во рту противный
привкус страха. – Только посмей умереть, старый хрыч!
– Тише, – прошептал старик, не открывая глаз. – Соседи
сбегутся…
Тодд бросился в прихожую, к телефону, да так и застыл с
трубкой в руке. Мысль, что он может упустить из виду какую-нибудь мелочь,
занозой застряла в мозгу. Но что? Как назло раскалывалась голова. Видит бог, он
никогда не страдал забывчивостью, а тут… Он набрал три двойки. После первого же
гудка в трубке прорезался голос:
