Он услышал, как открылась и захлопнулась дверца «порта».
У Тодда вырвался сдавленный стон. Он втиснул шкатулку в
перекосившийся ящик и ударил по нему ногой. Ящик закрылся. Мгновение Тодд
смотрел на него в каком-то оцепенении, а затем кинулся прочь. Он успел сбежать
до середины лестницы, когда послышались быстрые шаги отца. Тодд лег животом на
перила, беззвучно съехал вниз и – в кухню.
А в дверь уже барабанили.
– Тодд! Это я, открой!
А вдалеке уже звучала сирена «скорой помощи».
Дюссандер, кажется, снова впал в забытье.
– Сейчас, пап!
Он положил почтовые листки так, чтобы создавалось
впечатление, будто их в спешке уронили на стол, и лишь затем пошел открывать
дверь.
– Где он? – спросил на ходу отец.
– В кухне.
– Ты молодчина. Ты все сделал как надо. – Отец привлек его к
себе, пытаясь грубоватыми мужскими объятиями скрыть некоторую растерянность.
– Надеюсь, что ничего не забыл, – скромно сказал Тодд и
повел отца на кухню.
Боудены всей семьей навестили мистера Денкера в больнице.
Тодд не знал, куда себя держать в продолжение всей этой тягомотины в стиле
«вы-должны-беречь-себя» и «с-вашей-сторонычрезвычайно-любезно», поэтому он был
даже рад, когда его подозвал мужчина с соседней койки.
– Три минутки, молодой человек, – сказал мужчина
извиняющимся тоном. Он лежал в гипсовом корсете, подвешенный на каких-то блоках
и тросах. – Вы имеете дело с Моррисом Хейзелем, который сломал себе
позвоночник.
– Неприятная штука, – сочувственно сказал Тодд.
– Неприятная штука, вы слышали? Молодой человек умеет
выбирать деликатные выражения.
Тодд начал извиняться, но Хейзель с улыбкой остановил его
жестом. У мужчины было бескровное измученное лицо, лицо старого человека,
прикованного к больничной койке и готового к любым поворотам в своей жизни… в
основном малоприятным. В этом смысле, подумал Тодд, он и Дюссандер – два сапога
пара.
– Не надо, – сказал Морис. – Не надо отвечать на мой выпад.
Я вам чужой человек. Почему вы должны переживать из-за чужого человека?
– Никто из нас не остров в этом мире… – начал Тодд.
Моррис засмеялся.
– Молодой человек знает наизусть Донна! Кто бы мог подумать!
Скажи, а как дела у твоего друга и моего соседа?
– Врачи говорят, для своего возраста он довольно быстро идет
на поправку. Ему ведь уже восемьдесят.
– Это таки возраст, – согласился Моррис. – Он у тебя совсем
не разговорчивый. Но из того, что он сказал, я так понял, что он
натурализованный. Вроде меня. Сам я поляк. То есть я родился в Польше. В
Радоме.
– Правда? – из вежливости спросил Тодд.
– Представь себе. Знаешь, как в Радоме называют канализационные
крышки?
– Нет, – улыбнулся Тодд.
– Беретки, – засмеялся Моррис, а за ним и Тодд. Дюссандер
покосился в их сторону и слегка нахмурился, но тут Моника отвлекла его внимание
каким-то вопросом.
– Значит, твой друг натурализованный.
– Да, – сказал Тодд. – Он из Германии. Из Эссена. Знаете
такой город? – Вообще-то, я мало где бывал в Германии, – ответил Моррис. –
Интересно, что он делал во время войны.
– Не знаю, – уклончиво сказал Тодд.
– Ну да. В общем, неважно. Война, когда это было. Скоро в
Америке подрастет поколение, из которого кто-то, может быть, станет
президентом, да-да, президентом, и он уже ничего не будет знать про ту войну.
Он уже может спутать чудо-победу при Дюнкерке с переходом Ганнибала на слонах
через Альпы.
– А вы воевали? – спросил Тодд.
– Можно сказать, что воевал… Да, в наше время не каждый
молодой человек будет навещать старика… даже двух стариков, если со мной
вместе. Тодд скромно улыбнулся.
– Что-то я устал, – сказал Моррис. – Попробую поспать.
– Поправляйтесь.
Моррис благодарно кивнул и закрыл глаза. Когда Тодд подошел
к постели Дюссандера, родители уже собирались откланяться, отец поминутно
поглядывал на часы и ахал, что они нарушают больничный режим.
Хейзель проснулся среди ночи, едва сумев подавить в себе
крик.
Теперь он знал. Теперь он точно знал, где и когда судьба
свела его с тем, кто в эти минуты спал на соседней койке. Только в те времена
его звали не Денкер. Отнюдь.
Он проснулся после чудовищного ночного кошмара. Кто-то им с
Лидией дал «обезьянью лапку», и они загадали желание: разбогатеть. В комнате
откуда ни возьмись вырос американский мальчик в форме «Гитлерюгенда». Он вручил
Моррису телеграмму: ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ ОБЕ ВАШИ ДОЧЕРИ ПОГИБЛИ ТЧК КОНЦЛАГЕРЬ
ПАТЭН ТЧК ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМЕ КОМЕНДАНТА ЛАГЕРЯ ТЧК ПРИМИТЕ ЧЕК СТО РЕЙХСМАРОК
ТЧК ПОДПИСЬ ЛОРД-КАЗНАЧЕЙ АДОЛЬФ ГИТЛЕР.
Истошный вопль Лидии. Никогда не видевшая дочерей Морриса,
она взмахнула «обезьяньей лапкой» и пожелала, чтобы им вернули жизнь. Комната
погрузилась в кромешный мрак. И вдруг за дверью послышались шаги.
Моррис ползал на четвереньках в темноте, обдававшей запахами
газа, гари и тлена. Он нашаривал «лапку». В запасе последнее желание. Он знал,
чего он пожелает: чтобы кончился этот чудовищный сон. Чтобы не видеть своих
дочерей, живых скелетов с проваленными глазницами, с номерами, чернильно
горящими на худосочных ручонках.
Бум, бум, бум – в дверь.
Отчаянные, бесплодные поиски. Казалось, время остановилось.
Но вот дверь за его спиной с треском распахнулась. НЕ БУДУ, подумал он, НЕТ, Я
НЕ БУДУ СМОТРЕТЬ. Я ЗАКРОЮ ГЛАЗА. Я ЛУЧШЕ ВЫРВУ ИХ, ЧЕМ ПОСМОТРЮ.
Но он посмотрел. Он должен был посмотреть. Во сне было такое
чувство, будто его голову кто-то насильно повернул.
Это не были его дочери; это был Денкер. Молодой, в
эсэсовской форме, в лихо заломленной фуражке с «мертвой головой». Начищенные
пуговицы словно просвечивали тебя насквозь, сапоги блестели до рези в глазах.
И во сне этот Денкер ему сказал со своей холодной вкрадчивой
улыбочкой: СЯДЬТЕ И РАССКАЖИТЕ ВСЕ ПО ПОРЯДКУ – МЫ ЖЕ ДРУЗЬЯ, nein? НАМ
ИЗВЕСТНО ПРО ЗОЛОТО, КОТОРОЕ КОЕ-КТО ПРИПРЯТАЛ. И ПРО НЕЛЕГАЛЬНОЕ КУРЕВО. И ЧТО
ШНАЙБЕЛЬ УМЕР ДВА ДНЯ НАЗАД ВОВСЕ НЕ ОТТОГО, ЧТО ОТРАВИЛСЯ ЧЕМ-ТО ЗА УЖИНОМ, А
ПРОСТО ЕМУ ПОДЛОЖИЛИ В ЕДУ ТОЛЧЕНОЕ СТЕКЛО. ТОЛЬКО НЕ НАДО НАИВНЫХ СЛОВ О ТОМ,
ЧТО ВЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТЕ. А ТЕПЕРЬ РАССКАЗЫВАЙТЕ. ВСЕ ПО ПОРЯДКУ.
И в темноте, задыхаясь от тошнотворных запахов, он начал
рассказывать. Слова сами отскакивали от языка. Это была полубессвязная исповедь
помешанного, в которой переплелись ложь и правда.
