Последняя мысль вывела меня из оцепенения, и я вскочил на
ноги. Со стороны я был, наверное, похож на чертика из табакерки, но самому мне
мои движения казались ужасно медленными, как при подводной съемке, когда кинокамера
следит за водолазом, медленно поднимающимся на поверхность с глубины в пятьсот
футов.
Однако на поверхность я так или иначе всплыл, стряхнув с
себя оцепенение.
– ПОЕЗД!!! – не своим голосом заорал я и, окончательно выйдя
из паралича, рванулся с места.
Голова Верна дернулась, словно от удара током. На лице его
мелькнуло искреннее изумление, но, увидев, как я, сломя голову, перепрыгивая с
одной шпалы на другую, он мгновенно понял, что это не шутка, и тоже бросился
бежать, уже не смотря под ноги.
Неожиданно меня охватила какая-то глупая ненависть к Крису:
этот хмырь уже был в безопасности. Я увидел, как он, далеко-далеко впереди, на
противоположном берегу, склонился, чтобы пощупать рельс.
Моя левая нога вдруг провалилась в пустоту. Я выкатил глаза,
неуклюже взмахнул руками, но тут же восстановил равновесие и опять помчался,
теперь уже сразу вслед за Верном. Миновав середину моста, я, наконец, услышал
поезд. Он приближался сзади, со стороны Касл-Рока. Звук этот, поначалу низкий и
невнятный, становился с каждой секундой громче, и уже можно было разобрать
отдельно рев мотора и мерный, вселяющий ужас перестук колес по рельсам.
– А-а-а! – заорал Верн.
– Беги же, дьявол! – крикнул я, подталкивая его в спину.
– Не могу! Я боюсь упасть!
– Быстрей!
– А-а-а… КАРАУЛ!!!
Но он и в самом деле побежал быстрее. Его голая потная спина
с торчащими лопатками мелькала у меня перед глазами, мышцы ходили ходуном, а
позвонки то выпирали, то куда-то проваливались. Он, так же, как и я, не
выпускал из рук свернутые в скатку одеяла. Вдруг он чуть-чуть не оступился,
притормозил, и мне пришлось еще раз хлопнуть его по спине.
– Больше не могу, Горди! – взмолился он. – А-а-а… Мать
твою!!!
– Быстрее, сукин ты сын! – взревел я, внезапно с ужасом ловя
себя на мысли, что мне вдруг… начинает это нравиться.
Подобное ощущение я испытал только однажды, да и то когда
напился в доску. Мне нравилось погонять Верна Тессио, словно теленка, которого
ведут на бойню…
Поезд загрохотал уже совсем близко – вероятно, он находился
сейчас у разъезда, где мы швыряли камешки в семафор. Я ждал, что мост вот-вот
завибрирует, и это будет конец.
– БЫСТРЕЙ ЖЕ, ВЕРН! БЫСТРЕ-Е-ЕЙ!!!
– О Боже, Горди, Боже, Боже… А-А-А!!!
Воздух прорезал оглушительный, протяжный гудок – это был
голос самой смерти: У-У-У-А-А!!!
Гудок на секунду оборвался, и я скорее не услышал, а всей
кожей ощутил крик Тедди и Криса: «Прыгайте! Прыгайте же!» В тот же миг мост
задрожал, и мы с Верном прыгнули.
Верн приземлился в песок у самого берега, а я скатился по
откосу прямо на него. Поезда я так и не увидел. Не знаю даже, заметил ли нас
машинист. Спустя пару лет я предположил, что, может быть, и не заметил, однако
Крис сказал на это: «Вряд ли он стал бы так гудеть, лишь только чтобы попугать
ворон…» А почему бы, собственно, и нет? Так или иначе, тогда это было
совершенно неважно. В момент, когда поезд проходил мимо, я закрыл ладонями уши
и чуть ли не зарылся головой в песок, лишь бы не слышать оглушительного грохота
и лязга, не ощущать обдавшей нас волны раскаленного воздуха. Взглянуть на него
не было ни сил, ни желания. Состав оказался длиннющим, но я на него так и не
посмотрел. На шею мне легла теплая ладонь, и я сразу понял, что она
принадлежала Крису.
Когда поезд, наконец, прошел (вернее, когда я удостоверился,
что он прошел), только тогда я все еще опасливо поднял взгляд. Наверное, точно
так же солдат высовывается из блиндажа после долгого артиллерийского обстрела…
Верн, дрожа всем телом, лежал ничком, а Крис сидел по-турецки между нами,
положив руки нам на плечи. Верн поднял голову, все еще дрожа и нервно облизывая
губы.
– Ну, что, парни, по бутылочке «коки»? – предложил Крис как
ни в чем не бывало.
Нам это было как нельзя кстати.
Глава 15
Примерно в четверти мили от берега рельсы углублялись прямо
в лесную чащобу. Местность тут к тому же была заболоченной, тучи комаров висели
в воздухе, словно армады истребителей-бомбардировщиков, но был во всем этом и
один громадный плюс: прохлада, благословенная прохлада.
Присев в теньке, чтобы распить по бутылочке «коки», мы с
Верном накинули на плечи рубашки, а Крис с Тедди остались, как и были, голыми
по пояс, несмотря на насекомых. Не прошло и пяти минут, как Верну понадобилось
уединиться в кустиках, что послужило поводом для шуточек и прибауточек.
– Что, дружище, здорово перетрусил? – хором поинтересовались
у него Крис с Тедди, когда он снова появился, натягивая штаны.
– Да н-нет, – промямлил Верн, – мне еще на том берегу
приспичило…
– Ладно заливать, – усмехнулся Крис. – А ты, Горди, тоже
наложил в штаны?
– Ничего подобного, – ответил я, невозмутимо потягивая
«коку».
– «Ничего подобного»! – передразнил меня Крис, похлопывая по
плечу. -А у самого поджилки до сих пор трясутся.
– Вот те крест, что я ни капельки не испугался.
– Да ну? – встрял Тедди. – Так уж и ни капельки?
– Конечно же, нет! Я не испугался, я просто… остолбенел! от
ужаса!
Все, даже Верн, грохнули. Действительно, «испугался» было не
то слово…
После этого мы все по-настоящему расслабились, откинувшись
на траве и молча допивая «кока-колу». В ту минуту я, наверное, был
действительно счастлив: мне удалось избежать смертельной опасности, жизнь
казалась такой замечательной штукой, и я был в мире с самим собой. А кроме
того, у меня великолепные друзья. Что же еще нужно для счастья?
Вероятно, именно в тот день я начал понимать, каким образом
обыкновенный человек становится сорвиголовой. Пару лет назад я заплатил
двадцать долларов, чтобы присутствовать при неудачном прыжке Эвела Найвела
через каньон Снейк-ривер. Жена моя, вместе со мной лицезревшая этот
головокружительный прыжок, пришла в ужас, но не от самой трагедии, а от моей
реакции. Она заявила, что если бы я жил в Древнем Риме, то непременно был бы
завсегдатаем кровавых казней первых христиан, которых сажали в клетки со
львами. Тут она была, конечно, неправа, хоть я и вряд ли смог бы объяснить
почему (впрочем, она сама была уверена, что я всего лишь хотел этим досадить
ей). Дело в том, что я выбросил двадцатку вовсе не затем, чтобы полюбоваться
гибелью человека, хотя у меня с самого начала не было сомнений относительно
исхода смертельного трюка, транслировавшегося, кстати, по телевидению на всю
страну. Нет, думаю, у многих в жизни бывают моменты, когда возникает
непреодолимое желание бросить вызов таинственной тьме, о которой Брюс Спрингстин
поет в одной из своих песен, сделать это несмотря на то (а может, скорее,
благодаря тому), что Господь сотворил нас смертными…
